За высокой решеткой с кирпичными столбами, за толстым сводом, открылась мрачная лестница, по которой углубился вниз Великий Папий в сопровождении двух маглабитов. Нумеры охранялись их гетерией, и воины встали с каменной скамьи, на которой сидели, позевывая. Из узкой двери вышел тюремщик с медным фонарем. Сырой прохладой повеяло со стен на Палладия и Пампрепия, втайне встревоженных, хотя ничем не выдававших своих страхов. Своим честолюбивым образом действий они достигли лишь назначения низшими челядинцами Базилевса, попали в число кухонной и конюшенной челяди Великого Дворца. Но хуже того! В своем жестокосердии скопца Великий Папий часто забавлялся, обещая им шутовские степени, например, первого крошильщика чеснока и первого чистильщика седел и узд Самодержца Константина V. А сейчас, оттачивая на них свое паясническое вдохновение, грубое остроумие своих причуд, он вел их в нумеры и принуждал совершенно напрасно присутствовать при освобождении Сепеоса и Гараиви.
«Войдите и уговорите их внушить Управде, чтобы он ничего не предпринимал против Константина V, прекратил всякие посягательства на славу его имени!»
Приказания бессмысленные, ровно ничего не означавшие. Из повеления освободить обоих изувеченных отнюдь не вытекало той потехи, которую сочинил себе скопец Дигенис из Пампрепия и Палладия.
Оба шли, до крайности встревоженные звоном огромных ключей, величиною с локоть, с лязгом поворачивавшихся в толстых замках потайных дверей. Дигенис без устали следовал за ними, поощряя их серебряным ключом по затылкам и пинками в спину. Шествие замыкали два маглабита, которые то поднимали, то с глухим стуком опускали свои железные копья, ударявшиеся о каменные плиты. Длинный темный проход пронизали огоньки редких фонарей, отбрасывавших светлые круги, по которым крысы пробегали и ползли липкие гады, коридоры переплетались с коридорами, и из–за потаенных дверей неслись вопли узников, быть может, пытаемых. Новая лестница, страшно узкая, скудно освещалась желтеющими отблесками фонарей. Внизу, наконец, они попали в круглый сводчатый зал, куда выходили одна против другой две двери, в которые постучал Дигенис своим серебряным ключом.
– Уверьте их, что Базилевс держит свои обещания и облек вас высокими степенями, которых домогались вы. Базилевс вознаградит их, если они убедят Управду отречься от своих посягательств на славу имени Державца!
Тюремщик открыл две двери. Маглабиты вывели худого, бледного человека с выколотым глазом, отрубленной кистью руки, ковылявшего на отрубленной ступне. Сепеос заморгал единственным глазом, волочил уцелевшую ногу. Узнал лишь тюремщика и маглабитов, догадывался о сане Дигениса по его повелительной осанке и воскликнул, принимая присмиревших Палладия и Пампрепия за пленников, которые обречены на одинаковую с ним казнь.
– Милосердая Владычица! Великий Иисусе! Как, и вы люди!
В одном восклицании этом излилось все, что претерпел отважный Сепеос. И, простирая свою изувеченную руку, продолжал:
– Подобно мне отсекут вам кисть руки, злосчастные, и выколют глаз и обрубят ногу. Кто вы? Побежденные ли Православные, или Зеленые, не смогшие добиться торжества Управды!
Но маглабиты толкнули его в темницу Гараиви, и тот, вскочив, затрясся, косматый, страшный, с отрезанным носом и ушами. Он признал Палладия и Пампрепия, которые дрожали: