- Несите солому! - Ярополк распоряжался, уже не обращая на Гюряту внимания. Все засуетились, забегали, внося и укладывая у стен охапки соломы. Меч Гюряты еще дрожал, воткнувшись в пол в метре от него. Широкая спина Ярополка, такая ненавистная, была рядом. Неимоверным усилием воли Гюрята бросил тело к мечу. Его пальцы уже обвили рукоять, когда Ярополк стремительно развернулся. Нечеловечески взвыв, Гюрята покатился по полу. Кисти же его так и продолжали висеть, впившись в рукоять меча.
- Ну добей же меня!!! - невыносимо страдал Гюрята, корчась на полу весь в собственной крови.
- Зачем? Ты и так погибнешь в огне. Ну а если тебя спасут, то ты будешь весь остаток своей жалкой жизни страдать неполноценным. Ты уже не опасен ни для кого, ты теперь лишь жалкое насекомое, - и, швырнув факел в кучу соломы, Ярополк вышел из церкви.
- Проклинаю!!! Не я тебя, так потомки мои все поганые всходы твои из земли вырвут! Проклинаю!!!
* * *
Тимофей с отцом уже были порядком окосевшие от всего выпитого.
- Ну?
- Что?
- Сгорел он? - Тимофей пьяными глазами посмотрел сквозь отца.
- Нет. Его вытащили сбежавшиеся на пожар. Между прочим, твоя мать и, стало быть, ты в каком-то колене, черт его знает в каком колене, его потомки. А то распятье, что у матери в комнате, рукоять его меча.
- Ну?
- Что?
- Ну, аАнфиска-то тут причем?
- А... Анфиска в каком-то, черт знает в каком колене, потомок Ярополка.
- А откуда ты знаешь?
- А вот здесь уже нужно вспомнить те события, которые случились тут, когда ты учился. - Отец сделал неопределенный мах рукой в сторону потолка.
- Ну?
- Что?
- Ну, дальше рассказывай!
- Сейчас, - и отец извлек полный пузырь самогона.
- Хоттабыч, - пробормотал Тимофей.
Ненависть, испытываемая матерью Тимофея к семье Анфисы, для всех была необъяснима. Да и она сама, пожалуй, не смогла бы ее объяснить. Повода вроде бы и не было, тем более, что Анфиса, всегда приветливая и обходительная, была всем в деревне по сердцу. Но вот не могла ничего с собой поделать мать Тимофея, и все тут. Вся ее сухонькая фигурка наливалась черной ненавистью при малейшем упоминании об Анфисе или о ее родителях.
- Бог с тобой, Авдотья, чего ты на них взъелась? - пытался угомонить жену Егорыч.- Ну, чем они тебе досадили?
- Не знаю, Степа. Разумом не могу этого понять, но уж больно душа моя их ненавидит. Чувствую всем нутром зло в них. Бесово они отродье, Степан, и никто меня не переубедит.
Сердце матери сразу почуяло зарождение чувства между Тимофеем и Анфисой. Это был удар. Все внутри нее восстало против этого. Всеми возможными и невозможными средствами пыталась она разлучить их, оградить Тимофея от Анфисы. Будучи женщиной умной, она придумала довольно хитрую затею.
По соседству с ними жила семья Трифоновых. Сын их, ровесник Тимофея Григорий был влюблен в Анфису. Вот и решила Авдотья использовать в своих целях этого ограниченного парня. Дело закончилось печально. Доведенный до исступления бесплодностью своих попыток завоевать сердце Анфисы и ее насмешками, Григорий решился на насилие. Но на его беду поблизости оказался Тимофеи. Дрались стиснув зубы. Обладавший от природы завидной физической силой, Тимофей жестоко избил его. Получи это дело огласку, дорого бы стоили Тимофею сломанные ребра и сотрясение мозга, полученные Григорием. Но, по вполне понятным причинам, родители Григория шума поднимать не стали. Григорий же затаил в сердце своем злобу и, подловя момент, стрелял в Тимофея из охотничьего ружья. Убить он его не убил, но две картечины застряли у Тимофея в плече.^ Григорий был изобличен и после суда, как в песне поется, поехал из Сибири в Сибирь.
Наученная горьким уроком, мать больше не пыталась как-то воздействовать. Она решила просто удалить Тимофея от Анфисы.
Отъезд Тимофея на учебу в институт принес ей облегчение. Было убито сразу два зайца: он был далеко от Анфисы и получал образование, то есть путь к легкой жизни, которой не смогли добиться ни мать, ни отец. Оставалась еще одна проблема - переписка. Но, пораскинув мозгами, Авдотья и из этой ситуации нашла выход. Письма Тимофея к Анфисе и Анфисы к Тимофею прямиком от почтальона попадали к ней в руки. Этому способствовала страсть того к горячительным напиткам. Ради такого дела Авдотья не жалела самогона. И могло бы это все длиться очень долго, пока Анфиса и Тимофей не плюнули бы друг на друга, да опять вмешался случай.
Как-то, будучи "под мухой", проболтался почтальон.
Правильно говорят: "Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке". Короче, дошла вся эта история с письмами до Анфисы. Скандал разразился посреди деревни. И у Авдотьи, и у Анфисы языки неплохо были подвешены. Ни та, ни другая за словом в карман не лазили. Кто уж из них на кого больше грязи вылил - трудно судить, но обиженной себя посчитала мать Тимофея. До вечера она распалялась, а потом двинулась в дом семьи Анфисы требовать извинений, как в запале крикнула, мужу. Отсутствовала она недолго.
Вернулась в каком-то -нервозном возбуждении. Пропустив вопросы мужа мимо ушей, заперлась в своей комнате и чтото долго писала.
Уже потом, после всех событий, перебирая лежавшие в шкатулке Авдотьи бумаги, Степан Егорыч более-менее смог понять, что было к чему.
Мать Тимофея была в секте "Защита Храма Божьего".
Переживя множественные гонения, секта лишь укрепилась и держалась на жесточайших законах дисциплины и повиновения. Проклятье Гюряты, брошенное вслед Ярополку, передавалось из уст в уста и стало чуть ли не девизом секты.
Судя по всему, в тот вечер Авдотья узнала, что Анфиса одна из потомков Ярополка. Писала же она, очевидно, насчет этого патриарху секты. Что она писала - неизвестно.
Сохранился лишь ответ патриарха, бережно запрятанный в шкатулку:
"Да возлюбит тебя Бог, сестра наша во Христе, Авдотья!
С великой радостью получил от тебя благостную весточку. Сведения, сообщенные тобой, наполнили душу мою умиротворением. Еще одним змеенышем яропелковым скоро станет меньше и еще одной оескорыстной заслугой перед Господом нашим Иисусом Христом у тебя станет больше. Для вырывания сорного всхода этого из земли посылаю тебе в помощь семерых псов Господних. Их предназначение охранять плоды дел Господних на этом Свете.
Да Возлюбит нас Бог!
С любовью к сестре своей
патриарх Тихон".
Целую неделю Авдотья не выходила из дому. С утра до вечера молилась и, соблюдая пост, не брала в рот ни крошки, только стакан воды выпивала утром и вечером. До разговоров с мужем не снисходила, и он, поначалу пытавшийся с ней заговаривать, отстал.
Через неделю вечером, уже укладываясь спать, Степан Егорыч услышал шум подъехавшей к дому телеги. "Кто бы это мог быть?" - подумал он. В дверь повелительно постучали. Чертыхаясь, хозяин спустился в сени.
- Кого нелегкая занесла? - не очень гостеприимно спросил он.
- К Вашей супруге, Авдотье. - Ответ, глухо раздавшийся из-за двери, большого удовольствия ему не доставил.
- К моей супруге в такой час не приходят.
- Открой! - вдруг раздалось за спиной.
Степан Егорыч обернулся. Жена, одетая в какое-то монашеское рубище, со свечой в руке, спускалась по лестнице.
- Открой, я давно их жду.
"Так их еще и несколько..." - про себя подумал Степан Егорыч, но дверь открыл. Через порог шагнули трое. Все как на подбор, рослые, широкие в плечах. Черные плащи-дождевики облегали могучие фигуры.
-Да возлюбит тебя Бог, сестра! Патриарх шлет тебе свой поклон.
- Я ждала вас. Откладывать незачем, идем.
- То есть как это идем? - вмешался Степан Егорыч. - В такой час я тебя никуда не пушу.
Первый из троих удивленно на него посмотрел, а потом перевел взгляд на Авдотью.