Но это не пустяк, если жизнь в опасности, тут вполне можно попросить совета.
— Как мне отсюда выбраться? — спросил он у самой близкой звезды.
К Дальним звездам он еще не умел дотянуться: эфир свистел, трещал и даже подвывал.
Да и Ближнюю тоже было услышать трудно: Парамон слышал какие-то далёкие голоса, они кричали что-то друг другу о севе, об озимых и о горючем. Для кого-то сейчас было трудное время. А то вдруг прослушивалась странная музыка, она переходила в пронзительный свист, от которого у Парамона звенело не только в ухе, но в голове, потом свист прерывался и чей-то бас восклицал: "Офелия, о нимфа... "
Парамон снова и снова шевелил усы-антенны, пытаясь настроиться поточнее, и каждый раз с надеждой спрашивал:
— Скажи мне, Звезда, что делать?
Наконец, он уловил ответ:
— Терпи, — прошелестела Ближняя Звезда. — Терпи, Парамон. Помощь придет утром.
И он стал терпеть.
До утра, конечно, было далеко. Ну, что ж, зато у него появилось время подумать, зачем он родился на свет и чем ему заняться в жизни.
Правда, ничего особенного он не придумал, потому что терпеть было трудно и очень холодно.
А перед рассветом, когда он уже совсем не мог терпеть и с каждой минутой слабел, к нему заглянула Луна. Сначала он увидел её отражение на дне колодца.
— Здравствуй! — сказала она.
Он поднял глаза, и она снова сказала ему:
-Здравствуй, Парамон!
А у него не было сил ответить.
Луна покачала головой, постояла над ним и потихоньку уплыла.
А у Парамона вдруг появились новые силы: Луна была такая красивая, такая сияющая и так сочувственно смотрела на него, что он сразу — раз и навсегда! — её полюбил. И он думал о ней и даже удивился, когда вдруг рассвело и настало утро.
Докучные сказки
Где-то замычала корова. Потом раздался голос то ли бабы Дуни, то ли бабы Клани: "Ах, ты, окаянная! Куды пошла!"
Что-то звякнуло. И опять тот же голос крикнул:
— Чего рано, Савелий Яковлевич? Опять рисовать пойдешь? Совсем ты на старости лет спятил, художник от слова "худо", — засмеялась баба Дуня.
— Евдокия Ивановна, скоро твой портрет нарисую, ты у нас красавица! — послышался голос старика.
Баба Дуня рассмеялась, совсем как молодая, потом смех ее стал удаляться.
Старик подошел к колодцу, позвякивая ведром.
Парамон только об одном мечтал, чтоб он заглянул в колодец. Несколько раз он порывался крикнуть старику, но, оказывается, он так охрип от холода, что только сипеть мог.
А старик-кузнец, как назло, не глядел вниз. Он привычно и аккуратно расправил цепь, не торопясь, пристегнул к ней ведро, нацелил его посредине сруба и стал крутить ворот.
Цепь разматывалась весело, с шумом.
Ведро пронеслось мимо Парамона и плюхнулось в воду. Старик стал с усилием крутить ворот в обратную сторону, и ведро, полное прозрачной студёной воды, медленно поползло вверх.
"Теперь или никогда!" — подумал Парамон и изготовился к прыжку.
Он намеревался, когда ведро будет проплывать мимо, оттолкнуться от сруба, ухватиться рукой за дужку ведра и так прибыть к старику: то-то он удивится! Но рука у него за ночь затекла, стала, как чужая. Парамон не смог ухватиться за дужку и плюхнулся в ведро.
Ведро было большое, глубокое. Наверное, он очень сильно барахтался, поэтому и не утонул.
Старик, как увидел его, крикнул: "Ох, ты, мой милый!", выхватил из воды, сунул для тепла за пазуху — и бегом домой.
Очнулся Парамон нескоро. Он лежал на кровати кузнеца, укрытый тяжелым одеялом. Горло у него было окутано чем-то тёплым, на голове — холодный компресс.
Кузнец сидел рядом на табуретке и придерживал компресс указательным пальцем, чтоб он не сползал, когда Парамон в беспамятстве вертел головой.
В печи горел огонь, отсветы его играли на цветных квадратах лоскутного одеяла, тени и трещины на потолке шевелились, складывались в разные картины...
Часто на потолке появлялся страшный зверь — черная тень нависала над кроватью и грозно орала своё "мя-у-у!". Парамон вздрагивал, весь трепыхался, будто ему надо прыгнуть и взлететь.
— Лежи, лежи! — удерживал его кузнец, ладонями прижимал, и Парамон чувствовал, как через руки кузнеца сила ему передается.
Баба Дуня приходила, теплое парное молоко ему давала, приговаривала:
— Пей, Парамоша, пей, милый, таким молоком королей и королевичей лечили!
Однажды Луна в окно заглянула:
— Ты заболел? — сочувственно спросила.
— Простудился, — прошептал он.