— Пусть после нашей смерти нас отправят в ад, в самую бездну, — сказал Фишер. — Мы не боимся того, и ваши убеждения нас нисколько не трогают. Мы тоже считаем людей, отвергающих нашу веру, отступниками. Никто не скажет, что принадлежащее ему плохо. Но нам не хотелось бы, чтобы вы называли в этом мире нас, христиан, насекомыми.
Ахундов был удивлен.
— Господин Фишер! — сказал он. — Когда мы называли христиан насекомыми? Ведь мы на каждом шагу нуждаемся в вас, учимся наукам у вас, заимствуем у вас изобретения, пользуемся вашими товарами и материалами. Клянусь, если бы это было в наших силах, мы бы не позволили вам после смерти отправиться в ад. Но что же нам делать? Мы этим делом не распоряжаемся. — Ахундов усмехнулся. Шутка его понравилась всем.
Фишер громко засмеялся.
— Я искренне верю вам, — сказал он, — но что скажете, прочитав этот бейт?
Фишер процитировал фарсидский стих.
Все подданные последователи его[62]
Суть люди, а все остальные — насекомые.
— Откуда вы взяли этот странный бейт? — спросил с огорчением Ахундов. — До сих пор я никогда не встречал его в многочисленных поэтических диванах, с которыми мне приходилось знакомиться.
— Я обнаружил в касыдэ, напечатанной в иранской газете.
С этими словами он развернул перед Ахундовым номер газеты "Миллет".
Более дикого выражения человеконенавистничества, более глупой религиозной нетерпимости нельзя было найти в литературе Ирана. Ахундов был смущен. Некоторое время он молчал. Потом взволнованно проговорил:
— Это сумасшедший поэт. Не обращайте внимания на его безумные слова. Вся касыдэ говорит о том, что он лишен всякого поэтического дарования.
Фишер возразил:
— Но эта касыдэ подписана громким именем Шамс-аш-шуара, что, как вам известно, означает "Солнце поэтов". Выходит, что это глава поэтов, их солнце, великий человек.
— О нет, — поспешил ответить Ахундов, — едва ли это так. У нас есть такой обычай: каждый поэт избирает себе какой-нибудь псевдоним, но редко кто обращает внимание на его смысл.
— Если поэт, как вы утверждаете, действительно сумасшедший, то, по-видимому, он не представляет исключения, — проговорил Фишер. — Мне кажется, редактор этой газеты не менее сумасшедший, ибо он дал место стихотворению на страницах газеты, которая широко распространяется в зарубежных странах.
— Вы правы, — сказал Ахундов. — Редактор газеты не имел права печатать всякую ерунду. Возможно, он понял смысл бейта, но, опасаясь гнева поэта, не осмелился отказать ему напечатать его. Все тегеранские редакторы как огня боятся придворных поэтов. Я надеюсь, что со стороны редактора больше не будет проявлена столь вредная бестактность.
На этом беседа прервалась. Ахундов посидел с гостями еще некоторое время, а затем, попросив извинения, простился с ними и отправился домой.
Он был взбешен. "Несчастный, жалкий, бездарный Шамс-аш-шуара! Он не хочет понять, что все народы мира одинаковы, несмотря на различия веры и разные национальности, что дико в XIX веке считать всех мусульман праведными и благородными, а всех немусульман падалью, ничтожеством…" Ахундов знал захватнические повадки англичан и французов, слышал об их насилиях над народами Индии, Алжира, Марокко, но называть всех англичан, русских, немцев и французов насекомыми было безумием. Своей глупой выходкой спятивший с ума поэт приносил только вред для нации, давал только повод к тому, чтобы европейцы оскорбляли ее, унижали и ненавидели.
Так думал Ахундов, медленно идя по улицам Тифлиса. Надо обрушиться гневными словами на Шамс-аш-шуара, научить редактора газеты "Миллет", как надо издавать газету, рассказать, в чем цель и значение национальной печати. "Я кавказец, — думал Ахундов, — но и единоверцы мои, живущие в Иране, — мои братья. Могу ли я не думать об их несчастной судьбе?"
Вернувшись домой, он решил сейчас же написать послание редактору "Миллет". И он написал одну из лучших своих критико-публицистических статей.
В газете, кроме стихов Шамс-аш-шуара, была напечатана пространная биография этого придворного поэта. Всю силу своей иронии и сарказма обрушил Ахундов на голову бездарного панегириста.
"Дорогой брат! — писал Ахундов редактору газеты "Миллет". — Ты сам же пишешь, что и знать и простонародье должны извлекать пользу из твоей газеты "Милетт". Просто, по совести спрашиваю тебя, что дает твоему читателю знание родословной и биографии поэта, имевшего псевдоним Сируш да еще прозвище Шамс-аш-шуара?"
Дальше Ахундов говорит, что сама касыдэ Сируша показывает, что он бездарный поэт. Сируш считает себя потомком некоего Наджми-Сани, визиря Шах-Исмаила. Но этот визирь невежествен в полководческом деле, в жизни не прочел ни одной книги о войне, все его мысли были о том, чтобы определить, сколько баранов, кур, гусей надо подавать ежедневно к его столу и сколько нукеров [63] должны сопровождать его при каждом выходе. Визирь, замечает Ахундов, ссылаясь на слова своего друга Мирзы Мюлькюм-хана, претендующий на великолепие и величие, должен иметь право сказать о себе: "Я привел в порядок дороги Ирана, я открыл в Иране многочисленные школы, я обеспечил благополучие Ирана, содействовал развитию торговли и земледелия, использованию минеральных богатств страны, сделал артезианские колодцы, оросил безводные пустыри, упорядочил бюджет Ирана. Удовольствие быть визирем заключается не в бесплодных фокусах и глупейшем тщеславии, а в подобных делах".
Беспощадно критикуя "прославленного визиря", показывая его невежество, бездарность и жестокость, Ахундов приводит красочный рассказ о пленении его узбекским султаном Убейдуллой, которым полностью развенчивает "великого" предка Сируша.
Затем он переходит к разбору стихотворения Сируша, доказывает его, невежество, незнание им самых элементарных требований поэтического жанра, его полную безграмотность.
Не ограничиваясь этим, он говорит, как следует работать газете, чтобы быть действительно полезной народу. Она должна знакомить читателя с политической жизнью всех стран, освещать важнейшие события, происходящие в Иране. Но основная ее задача — это неустанная борьба за рост и развитие торговли и земледелия в Иране, за использование его природных богатств, за орошение безводных пустырей, за поднятие техники, науки, просвещения в стране. Она должна печатать на своих страницах статьи о жизни и деятельности великих полководцев, ученых, мыслителей, поэтов, чтоб на их примерах воспитывалось молодое поколение. Почетное место в газете следует уделять критике. Надо рассказывать о деятельности властей, всех должностных лиц, чтобы они знали, что за их действиями следят, что в случае совершения ими преступления оно не останется без огласки. Газете нужно иметь своих корреспондентов во всех частях страны, чтобы было легче следить за событиями.
Критика газеты "Миллет" и создание развернутой программы деятельности печатного органа — одна из важнейших сторон просветительской деятельности Ахундова. Эта критическая работа не осталась бесплодной. Она будила мысль, содействовала развитию высокоидейного, реалистического искусства, идейной и воинствующей печати. Историческое значение критических статей Ахундова было неоценимым.
Его литературно-критические взгляды складывались в течение длительного периода — с конца сороковых до начала семидесятых годов. Вопросам литературы он посвятил ряд серьезных работ, среди которых выделяются: 1) предисловие к сочинениям, известное под названием — "Фихристи-китаб" (Содержание книги), 2) о поэзии и прозе, 3) критика иранской газеты "Миллет", 4) критика пьес Мирзы Мюлькюм-хана, 5) критика произведения Моллайи Руми [64] "Месневи", 6) послание Мирзе Мамеду Джафару, который перевел "Тамсилат" [65] на иранский язык, 7) послание Мирзе Юсифу-хану и другие.
Довольно часто на вопросах критики, литературы, языка, искусства останавливался Ахундов в своих философских, публицистических и педагогических сочинениях, в письмах к многочисленным корреспондентам. Его литературно-критические взгляды заложили основание азербайджанской философии искусства. Следуя во многом эстетике великих русских революционных демократов, но преломляя их взгляды в иных общественных условиях, Ахундов внес много своего, нового, выдвинул ряд положений, которые нельзя игнорировать при изучении мировой эстетической науки XIX века.