– Сделали – и, вскидывая руку, волей разгоняя дымные вихри: – Сделали!
Сделал.
Эта победа не делится на «мы», как в Титаномахии. Ты бы победил и сам, Громовержец, я и Посейдон только держали. И Жеребец вон понимает это, потому что говорит хмуро:
– Твоя победа.
И хлопает по плечу, но без проблесков радости в глазах. С осознанием того, что он бы – не смог. Менее великий жребий, менее велик он сам… Бубнит что-то о том, что его удел сильно пострадал, – и уходит, ссутулив плечи.
А Зевс стоит и улыбается, и лицо его сияет не только радостью, но и гордостью величия.
Его победа. И остальные, которые не осмеливались даже влезть в эту жуткую круговерть (это участники-то Титаномахии!) – подходят и воздают ему славу как победителю.
– Ты велик, муж мой!
– Отец, я непременно это воспою, вот только придумаю – какими словами…
– Слава победителю Тифона!
– Хвала Громовержцу!
Один не воздает. Одна.
Я стоял и смотрел, как отворачивается и медленной, старушечьей походкой бредет от поля боя Мать-Земля – и мне казалось, что Ананка с сомнением качает головой за моими плечами.
– Стойте! – Зевс, упоенный победой, озирал остальных. – А где Гермес? Что же он, так и скрывается за невидимостью? Или кто меня так опрокинул? А после левую руку кто ему держал? Куда он делся-то?
Не хочется этого делать, но ведь Зевс не дурак. Это сейчас он пьян от победы, а потом поразмыслит – и поймет, кто держал.
Я сдернул шлем, оказавшись в пяти шагах от брата.
Мое явление встретили оглушительным молчанием – кажется, даже измученные волны примолкли и земля вокруг туши Тифона стала плавиться медленнее.
Зевс смотрел на меня, приподняв брови и приоткрыв рот.
Потом захохотал.
– А я думал, кто у меня там за плечами маячит, – обнял, захлопал по спине. – Аид-невидимка! Говорил я вам: когда сочтет нужным – явится! И без приглашения, а ко времени.
Ему непременно нужно было выразить мне свое расположение: Посейдон сбежал, а делиться победой только с детьми скучно…
– Что будешь делать с ним?
Зевс свел брови, глядя на безголовую тушу, обладающую бессмертием, подаренным матерью-Геей.
– Вот уж точно, ко времени, – пробормотал он.
– В Тартар? – удивился Арес, он обходил поверженного Тифона, и глаза у него горели почти любовной страстью. – Но ведь там уже… немало.
– А что с ним еще делать?
Афина всегда соображала исключительно практично. Это Арес принимает воинственные позы над телом врага. Она – холодна, как ее щит.
– Он сын Геи, а значит – бессмертен. В Тартаре же он будет под присмотром Гекатонхейров.
А еще под моим. Еще один узник в бездне. Дополнительный голос в хор ненавидящих.
Еще одна рука – и немаленькая! – сотрясающая прутья темницы.
– В Тартар, – махнул рукой Зевс, от избытка чувств по-старому тряхнув меня за плечо.
Громовержец повелел – значит, в Тартар.
* * *
С Тифоном уладилось неожиданно быстро: младший напрягся, поднял его – и зашвырнул в разверзшуюся по моему слову бездну. Нужно будет Гефеста пригласить, пусть дополнительных запоров наделает, – мелькнуло в голове, пока я смотрел, как туша валится в жадную пасть вечного мрака. Очнется этот узничек в Тартаре, перезнакомится с соседями – то-то будет…
А Зевс уволок меня на празднетство по поводу своей победы.
В прямом смысле слова: за локоть – и уволок.
– Слушать не желаю! Подождут твои мертвяки день-два. Брат, ты когда на Олимпе-то в последний раз был?! В день жребия?
– Чего я там не видел…
– Аид, ты упираешься так, будто я тебя назад в брюхо Крону пихаю, а не прошу быть моим гостем. Обидеть хочешь?
Вот уж это – не приведи Хаос.
– Гестия скучает, – отыскал Громовержец еще причину и на миг стал похож на себя до жребия.
Здесь я сдался и свистнул, подзывая четверку.
В златые врата, ведущие к жилищам олимпийцев, моя колесница въехала сразу за Зевсовой. Брат настаивал, чтобы – разом, но я придержал коней. После того, как спешились, попытался было нырнуть за спины остальных, но Громовержец удержал за плечо.
– По старой памяти, а? Ну уж нет, не отделаешься!
И пришлось идти рядом с ним – подчеркнуто шаг в шаг, вровень. Смотреть, как из дворцов вдоль беломраморной, уставленной статуями дороги, высыпают второстепенные божки. Слушать хвалу победителю Тифона.
Видеть, как вспыхивающие радостью при виде Зевса лица потухают от страха – когда обитатели Олимпа успевали рассмотреть меня.
«Этот-то здесь зачем?!» – читалось в округлившихся глазах, в полураззявленных ртах…
Кое-кто попытался было вознести хвалу Кронидам, но булькнул, заткнувшись. Имя Зевса звучало правильнее. Честнее. Привычнее.
– Ты давно не бывал у нас, брат! Небось, теперь и Олимп не узнаешь. Почему ты не являлся на пиры, когда я приглашал?
Зевс сверкает улыбкой – не такой, какой я помню. Владыческой. Небрежным горделивым взмахом руки отвечает на приветствия, на ливень цветов, ложащийся под ноги победителю…
– Дела.
– Конечно. Заботы твоей вотчины – тебе достался неспокойный мир, я слышал! Посейдону тоже, но у него-то дел поменьше: он появлялся не раз и не два. Гермес доносил – у тебя там, внизу, были какие-то волнения?
Ну погоди, племянничек, доболтаешься.
– Одно название, что волнения. Так… пара мелких божков забыла свое место.
– Проучил, конечно?
– Не как ты Тифона. Но – вполне.
Зевс улыбается шире при воспоминании о своей победе. На лету ловит душистый нарцисс.
А я чувствую себя медленно ступающим по острию кинжала.
Почему? Думать не время, обостренные чувства бывшего лавагета не соврут, сейчас они кричат: пора играть! Зевс уже не мальчик с солнцем в волосах, он – Владыка, и он…
Что-то задумал.
– Я слышал несколько иное. Впрочем, оставим это. Ну… как тебе? – широкий жест охватывает божественные сады, кованые золотые беседки, золотых же птиц работы Гефеста, порхающих между редких деревьев. Статуи, драгоценности, дворцы, поднимающиеся к небесам, нарядных божков и богинь с охапками цветов…
– Похоже на Элизиум.
– Что? Острова Блаженства?
– Да… – сощурился, прикрыл рукой глаза, – светло и шумно.
И не для меня, но это уже можно по моей раздраженной мине прочитать. Зевс кусает ус, но улыбается. Наклоняется, позволяя золотоволосой девочке увенчать себя венком душистых роз.
– Узнаю брата… ты ведь к нам и во время войны наведывался нечасто. И недолюбливал свет. Ну, а твое-то хозяйство как?
–- Гермес разве не доносил?
– Он говорит только то, что нужно. А мне хотелось бы услышать – в общем…
– Титаны в Тартаре. Мой дворец стоит как подобает. Тени пьют из Леты вовремя. Асфодели пока не завяли.
В лицо чуть не попал тюльпан – алый, не подземный. Пришлось ловить и отбрасывать обратно в ликующую толпу (там расступились, будто я отравленный дротик метнул). Цветок оставил на ладонях запах вечной весны – настоящей, какой никогда не бывает в Элизиуме…
Жить среди смерти вообще-то просто. Нужно только не вспоминать о том, что где-то есть жизнь.
Ноги ступали по благоухающему жизнью ковру тяжелее, чем по горящей лаве.
Зелень и солнце резали глаза хуже осколков хрусталя.
Хотелось надеть шлем и не слушать рассказов Зевса об их разногласиях с Жеребцом. Что ты говоришь, Громовержец, Черногривый недоволен своим жребием? Считает, что ему лучше – быть первым? Ты уверен, что недалек тот день, когда он попытается набрать союзников и выступить против тебя?
– А на пиры-то его по-прежнему приглашаешь?
– Раньше приглашал. Теперь вот он сам является. Деметра обижается, плачет…
– С каких пор она его невзлюбила?
– А ты не знаешь?
– Откуда бы мне.
Громовержец только машет рукой и хмурится, и ликующие подданные не рискуют даже осыпать его цветами. Правда, ненадолго – и вскоре под ноги снова ложатся гиацинты и левкои, сирень и амаранты…