– Помни, что ты один из нас. Владыка.
Он все еще умеет выдерживать мой взгляд, когда смотрю прямо – а таким немногие могут похвастать.
Владыка – значит, не вор. Это значит – не как на Титаномахии, когда был всего лишь Черным Лавагетом, сыном Крона и братом кроноборца. Это значит: нельзя – чтобы шлем на голову и умыкнуть себе жену, пока никто не видит.
Значит – сделать так, чтобы было, о чем петь рапсодам, ибо каждое наше деяние нынче – песня для смертных…
– Разве я дал тебе повод думать, что я забываю об этом, брат?
Он с удовлетворением кивнул, как бы говоря: ну, об этом все, теперь твое дело – как обставлять похищение. А теперь – поговорим… поговорим, брат!
С мелодичным плеском полился нектар в пустые кубки – пена коснулась краев. Пробились сквозь толстые, задрапированные коврами стены звуки тимпанов и златой кифары Аполлона: пиршество решило еще не раз и не два притопнуть напоследок.
Скоро ли зададутся вопросом, куда пропал Громовержец?
– Приказывай, – повторил я то главное, ради чего мы тут и сидели, он – на кресле, напоминающем трон, я – на подушке, прислонившись к стене.
Так, что все равно смотрел на Зевса снизу вверх.
– Я хотел бы, – здесь выдалась пауза, где могло стоять «просить тебя». Пауза осталась паузой, – чтобы ты посетил Мать-Гею. Она нынче должна быть в скорби по поводу утраты сына…
Неужели все-таки успел заметить – тогда, на берегу?
Силен Громовержец.
Впрочем, Гея не могла не беспокоить его в любом случае.
– После нашей победы я посылал к ней вестников… приглашал на пиры. Слал дары. Она не откликалась и ничего не брала. Потом родила Тифона. А Деметра даже не предупредила!
Он продолжил говорить – ровным тоном военачальника, сообщающего обстановку. Надеялся ли, что я не заметил его оговорки?
Едва ли – отставил чашу с нектаром. Видно, чтобы других отговорок избежать.
Так вот, в чем были обязанности сестры во время Титаномахии… Я был карателем и разведчиком, Посейдон отвечал за боевой дух – а Деметра следила за тем, чтобы Гея-Земля не вступила в битву на стороне детей.
Наверное, это стало ее долгом еще до того как Титаномахия вошла в разгар.
И поначалу сестра справлялась совсем неплохо – да, совсем неплохо! Гея на свадьбе у Зевса и Геры… Гея, не говорящая ни слова после смерти Офиотавра… Гея, не противящаяся мысли о том, чтобы поднять Гекатонхейров из Тартара.
А потом у Деметры появилась дочь, заслонившая для нее не только долг – свет. Титаномахия завершилась, и богиня плодородия оставила свои обязанности: к чему следить за престарелой бабушкой, когда можно проводить время с дочкой?
И когда Тифон поднялся из недр – олимпийцы оказались не готовы. Не предупреждены.
А Громовержец таких промахов не спускает – даже собственной сестре. Тифон повержен, но Деметра, преступившая долг во имя дочери, должна понести кару…
А карателем среди нас всегда был я.
– …хочу, чтобы ты нанес ей визит. Аид, ты понимаешь сам: мы не знаем, чего от нее ждать. Кого она породит в следующий раз – нам на погибель? И едва ли к Гее могу явиться я – убийца ее сына…
«Пошли Деметру», – чуть не сорвалось с языка.
– Молва наверняка уже разнесла, что я стоял рядом с тобой после твоей победы. И меня видели на праздничном пиру.
– Едва ли ей уже успели об этом донести. А после жребия… понимаешь, брат, некоторые считают, что ты противопоставил себя остальной Семье. Не являешься на Олимп. Не участвуешь в советах. И она может принять тебя, потому что посчитает…
…что я не одобряю и не поддерживаю ваших решений, между тем как мне просто нет до них дела. Да, это может сработать.
– Она примет тебя, – заключил Зевс тихо, и по тому, как дернулись его губы, видно было: Громовержец недоговаривает. – И есть еще причина. Из нас всех только ты… я слышал, в прежние времена ты читал по глазам, без слов. Я хочу, чтобы ты заглянул ей в глаза. И увидел, что она собирается делать.
Сказать «ладно» у меня не повернулся язык. Такое может сказать – брат.
Ты великий Владыка, Зевс. Отменный стратег. Неповторимый дальновидец.
Ты правитель, каким мне не быть никогда.
– Я выполню твое повеление, Эгидодержец, – прозвучал ответ не брата, но подданного.
* * *
Черепаха неспешно волочила тело по траве – похожая на усталого воина, состарившегося в бесконечных боях. Панцирь отколот сбоку, исцарапан ударами невидимых копий, шея – в морщинах, сам чуть ползет, но все-таки куда-то и зачем-то ползет, глядя гноящимися глазками. Земля вокруг содрогается, а маленький коричневый воин все продвигается вперед – и не такое видали!
Когда на землю упала тень, черепаха нырнула в панцирь. Тень приблизилась.
Огромная, грязная и волосатая ступня раздавила черепаху как яйцо.
– Я сказал тебе – уходи прочь! Мать никого не хочет видеть.
Суковатая дубина разодрала вечерний воздух рядом с моим левым виском – не ударил все же, поостерегся.
Как там зовут этого великана – Антей?
Туша нависла, качнулась, обдала острым запахом пота, овчины и прокислого вина. В бороде у стража застряли пучки зелени и куски лепешек – я оторвал его от ужина.
Пальцы сжимали двузубец – тщетно. Нельзя идти на встречу с Геей, перешагивая через труп ее сына.
Особенно после того, как она лишилась Тифона.
Колесница Гелиоса медленно сползала за край горизонта, навстречу ей поднималась томная Эос в вечернем наряде – сегодня она, будто в насмешку, решила вырядиться в огонь и кровь.
– Пусть великая Гея сама откажет мне во встрече. Клянусь, я не посмею ее тревожить.
Хрустнул черепаший панцирь, когда великан затоптался, оставляя вмятины в черной, жирной, плодородной почве – масло можно из нее давить. Антею хотелось обратно, на свой благословенный пост, где догорал костер и остывала, исходя в небо ароматами, туша барашка. У костра лежали три волкодава – здоровые, вислоухие. С каждой минутой волкодавы ухитрялись лежать ближе к барашку, так неровен час и вовсе уволокут, а тут нанесло всяких…
– Глухой, что ль? Сказал: мать никого…
– Ну так сходи и передай ей, что явился Аид. Не изменит ли своего решения?
Наклонил лобастую башку, укусил недоверчивым взглядом гноящихся глазок.
– Чего? Какой Аид? Никаких аидов не знаю. Уходи добром, говорю! А то кликну собак – так от плащика твоего одни шматки останутся!
И негромко свистнул сквозь зубы.
Псы у костра не повели ухом. Они уже успели рассмотреть и учуять гостя, переглянуться между собой и прийти к собачьей договоренности: не лезть.
Со второго свиста палевый вожак начал ожесточенно скрести за ухом – блохи одолели.
С третьего он встал, честно гавкнул в мою сторону, вздыбил шерсть и отхватил клок мяса от ужина хозяина.
– У тебя умные псы, – неспешно сказал я, приподнимая двузубец. – Умнее тебя самого. Следуй их примеру, пока можешь: сиди у костра и ешь свой ужин. Дай мне пройти.
Великан затоптался неуверенно. Сбил палицей праздно пролетавшего мимо дрозда – только пестрые перья брызнули.
– А ты б в другой раз зашел бы… э? Мать-то… ей не до гостей сейчас. Кто там знает, как тебя встретит…
Может, и впрямь – отступить, выждать? Задание Зевса не сбежит от меня, ни к чему являться к Гее сразу после смерти Тифона…
«Бе-е-е-е-еги!» – колокольцем залилась одна из сотен овец, что пасутся на плодородных всхолмьях Этеи. «Бэ-е-е-есполезно!» – насмешливым переливом выдала другая. «Бе-е-е-ездарность!» – с издевкой подтвердил баран.
– Ах ты, орясина! Зад убери! Такого гостя… такого гостя чуть не отвадил!
О Гее никогда нельзя было сказать «Точно явилась из-под земли» – это уж скорее про меня. Она появлялась из земли – выныривала, словно купальщица из благоуханной ванны.
На щеках – легкий румянец, на сухих губах – полуулыбка, волосы убраны цветками по сезону (левкои, дельфиниум, мелкие глазки фиалок). Мозолистые руки раскинуты – во всю ширь долин и полей.