– Это ни к чему, праздник выпадает на лето. И я знаю, что тебя тоже пригласят, поэтому…
Я только фыркнул. Гермес как-то честно отчитался, каким образом ему поручают меня приглашать. «И скажи брату, что он совсем забыл Олимп. Пусть веселится с нами!» – это Зевс в присутствии всех. «И только попробуй сказать это так, чтобы он захотел явиться!!» – а вот это Гера и Деметра, чуть попозже, наедине.
И кому захочется портить праздник созерцанием подземного Владыки?
– …пытался отыскать Диониса, он ведь бог вина! Но Диониса не удалось найти даже ему. Кое-кто говорит даже, что он направился в подземный мир.
– Что ему здесь понадобилось?
– Наверное, решил, что здесь не помешает веселье и хмель.
Да уж. Напоить вусмерть весь мир, заодно в Тартар пару сотен пифосов плеснуть – то-то веселья прибавится!
– Гермес не рассказывал тебе про Афродиту и Ареса? Они так глупо попались Гефесту в прошлом месяце. Что они любовники – знал весь Олимп, но Гефест закрывал глаза, пока ему не донесли… должно быть, это была Ата: у нее свои виды на Ареса. Или Гермес, у которого виды на Афродиту. Некоторые говорят, что это Гелиос – всем же известно, как он любит подсматривать… В общем, Гефест выковал золотую сеть, подвесил ее над своим ложем и заявил, что его не будет несколько дней: он на Лесбосе, мастерит себе новых помощников. Конечно, Арес не упустил шанса… Представляешь, они заметили сеть только под утро! Так и лежали, пока Гефест ходил за остальными богами. А Гермес сказал, что готов поменяться с Аресом местами. Даже несмотря на сеть.
И негромко засмеялась. У них там, кажется, нелюбовь с Афродитой. То ли соперничество за то, кто самая красивая богиня, то ли еще что.
Вот-вот судью себе найдут: пастушка безмозглого. Чтобы избрал прекраснейшую.
Впрочем, наверное, у Персефоны-то хватит ума на такое не пойти.
– Афродита теперь возвращает девственность на Кипре. А Арес должен заплатить Гефесту выкуп… и еще он должен Посейдону, который его освободил.
– Посейдон?
Что Жеребец толчется на Олимпе? Гермес не так давно доносил, что в последний разговор с Зевсом у братьев чуть до молний не дошло.
– Дядя прибыл на пир, – с неохотой, – в мою честь. Громовержец не очень его жалует после того пророчества, о котором говорил Прометей. Но дядя решил посетить мои проводы, и Зевс был с ним радушен. И с его женой.
Догорающий факел подарил последние блики щекам жены, на которых опять не осталось румянца. Забелел в полутьме кончик вздернутого носа, заалел уголок искривленных губ.
– Дядина жена ужасная дура, ты знаешь? Слезливая, жалостливая, податливая дура. Вечно охает, ноет и причитает: ах, он мне неверен! Ах, что я могу с ним поделать, он предпочитает мне мальчиков! Ах, от шумных пиров у меня болит голова! Ой, от него пахнет вином, мне достался такой ужасный муж!!
Замолкла, подобравшись на кровати, как тигрица перед прыжком.
Ладно, пусть договорит. А потом, раз уж сна и так нет…
– Тетка Гестия жалеет ее. А мать и Гера над ней смеются. Афина – презирает, правда не за плаксивость, а за приставучесть: Амфитрита вечно ко всем привязывается со своими вопросами. На этот раз начала спрашивать у меня, когда я рожу первенца.
Нужно было прерывать этот разговор. Поцелуем, словами. Жестом.
Поздно. Во рту – вкус желчи Ехидны, первого дня после свадьбы, хриплый крик царапает память: «Кронид!!!» – и льдом сочится памятный ответ: «А у меня и так никогда не будет детей».
Захотелось притянуть жену к себе, обняв за плечи. Не заниматься любовью, которая никогда не даст плодов. Просто сидеть, пока она не поймет. Или пока у меня не станет достаточно твердости, чтобы сказать ей это.
Впрочем, наверное, она знает сама – сообщила услужливая Геката, или, может, Стикс, счастливая материнством, потому что всего лишь живет в этом мире, а не владеет им…
– Что ты сказала?
Она с удивлением смотрела на мое напрягшееся лицо, на то, как я приподнялся…
– Правду.
Наяву представилось, как хмыкнула Гера – «ну, конечно, еще и бездетный!», закатила глаза («Хвала Хаосу Животворящему!») Деметра… Зевсу потом донесут – не поверит, Посейдон вином подавится – бесплодный Кронид, это как?!
– Что ты сказала?!
– Правду. Что не хочу от тебя детей.
Мир отполз подальше и притаился – чтобы его не ударило судорогой боли.
В отдалении проснулся Эреб. Сладко зевнул из своего дворца в мое окаменевшее лицо.
«Бесконечность», – напомнил ласково.
Сказание 10. О разумных решениях и об осознанном безумии
Голые сучья
Дрогнут от хлада,
Клонятся вниз.
Тщетно кипучий
Сок винограда
Льет Дионис…
Г. В. Иванов.
Мать Богов, Звездоглазая Рея, что ты твердишь свои глупые сказки ветру и морю?! Кому охота слышать о Кронидах? О том, как Посейдон проспорил Афине Аттику. Или как Зевс зачинал очередного ребенка три ночи. Как Гера мстит любовницам мужа, или как Деметра однажды попробовала мясо смертного…
Придумай что-нибудь поинтереснее – и у тебя найдутся слушатели.
Придумай о женах и невестах, которые дожидаются мужей с войны.
Достаточно будет даже одной сказки: о воюющем муже – царьке какого-нибудь острова. Пусть он воюет себе долгие годы, а потом еще дольше плывет домой, пробираясь мимо чудовищ и любовниц, а его верная жена пусть сидит на острове и ждет. И не отвечает на притязания многочисленных женихов.
Придумай такую сказку, Мать Богов, – и смертные аэды с упоением подхватят ее и разнесут по Элладе и за ее пределами…
И всем будет плевать, что это сказка.
Чаще всего они не дожидаются.
Если дожидаются – с ножом в руках, чтобы подарить его мужу (спина – лучшие ножны для дара).
И встреча – не горячие поцелуи, а холодное ложе и укоры: где был? зачем воевал? да пусть бы вообще правили, а нам – пусть бы дали жить…
Гестия, ты не дождалась меня с этой войны – может, понимала, что она не закончится?
Жаль.
Может, если бы тебе достало еще немного терпения – и…
– И? – спрашивает тот, в черной воде.
Этой линии в бесконечном рисунке твоей памяти бы не было?
Ее и так нет – стала прошлым, потому что все уже кончилось.
Вот только память не желает вливаться в переполненный ею Амсанкт.
Есть боль, которую трудно отделить от тебя самого.
Ее глаза не полыхали яростью. Не леденели двумя драгоценностями. Не пылали отвращением.
Просто смотрели – и из них убийственной истиной глядела эта фраза: «Не хочу от тебя детей».
Обыденный росчерк в высшей ненависти.
Новая битва бесконечной войны, проигранная еще тогда, когда зажимал ей рот, вспрыгивая на колесницу, нет, раньше, когда увидел ее танцующей и искалечил этим все.
Ее. Себя. Деметру – в Тартар Деметру…
Свой жребий – Владыки не должны проигрывать битвы…
Отыграй, – простонал мир. Давай. Так просто. Поднять руку. Ударить. Нет, сначала сказать. Что? Ну, хотя бы – «тебя не спрашивают». Достойно Владыки. Потом ударить. Вон, она голову наклонила, знает, что сейчас будет. Рвануть ее хитон.
Она не будет сопротивляться – ты же ее муж… царь.
А даже если будет – тебе что, в первый раз насиловать, что ли?
– Иди, – сказал я, когда понял, что уже не сижу на кровати в онемении, а стою возле нее, держа двузубец.
Факелы чадили, как четырнадцать мелких злобных Тифонов. Оранжевые языки пламени с них стремились под потолок.
Персефона стояла по ту сторону ложа, с мрачным вызовом глядя на меня.
– Куда ты прикажешь мне идти… царь мой?
– Куда угодно. На поверхность. К матери. На Олимп. Иди.
Она неспешно подняла расшитый цветами гиматий. Потом сандалии. Маргаритки с ожерелья собирать не стала.
Возле двери задержалась и обронила почтительно: