— Давай отправимся в центр города и вышлем оттуда поисковые партии, — предложил я Ли.
— Попросим-ка этих красоток потесниться.
Расточая добрые взгляды и широкие улыбки, они пригласили нас в машину, где было еще достаточно просторно. Мы выехали на дорогу, поминутно залетая в ямы; машина протестующе скрипела всеми своими пружинами. Бурая вода брызгала из-под колес, словно кровь. Так мы проехали с четверть мили, подпрыгивая, как на трамплине, и постигая самые интимные подробности личной жизни дородной леди, как вдруг нас нагнала другая машина — в ней сидел отчаянно жестикулировавший Мианта. Остановившись посреди отливавшего красным оттенком кривого зеркала огромной лужи, мы пересели в другую машину, обменялись комплиментами, и Мианта, рассыпавшись тысячью извинений, повез нас в отельчик.
Это было крупное, по мальгашским стандартам, здание, которое содержали китаец и его жена-мальгашка. Окна отельчика выходили на расположенный по другую сторону дороги городской рынок под открытым небом. Прелестный вид, только одно «но»: хочется спокойно посидеть в баре, а в окна доносится галдеж с рынка, не смолкающий от зари до зари.
Мне тут же бросилось в глаза, что все женщины ходят в шляпах. А так как я вообще люблю женщин в шляпах, то я был очарован. Шествуя мимо ваших окон, элегантные малагасийские леди, завернутые в пестрые куски ткани, называемые ламба (в которых они носят и своих детей, привязывая к спине), дарят вам милые взгляды из-под широких полей изящных соломенных шляп. У самых юных, конечно, нет еще детей — их ламба плотно обтягивают тело, подчеркивая каждую соблазнительную выпуклость, а большие глаза, смотрящие из-под широкополых шляп, подобны черным тутовым ягодам. Волшебное зрелище, но я, прямо скажем, не ради этого сюда приехал.
У нас была большая комната, полная совершенно ненужной мебели, а что касается кровати, то она, верно, была изготовлена с расчетом на какого-нибудь святого великомученика. На такой кровати не то что заниматься любовью, но и выспаться проблематично. Окна были зарешечены, что придавало нашему жилью легкий налет средневекового замка; впрочем, по малагасийским стандартам, все это вполне тянуло на трехзвездочный отель.
Как только мы приехали, я тотчас же ощутил резь в желудке, как это обычно случается в тропиках. Но боль в желудке может быть и терпимой, эта же была совершенно несносной. Проглотив лошадиную дозу лекарств, я тешил себя надеждой на лучшее, потому что мне необходимо было быть в форме. Как нас научил Мианта, первое, что следовало сделать, — представиться обоим президентам обоих округов по обе стороны озера, на территории которых нам предстояло действовать.
Наш друг справился и с задачей обеспечения нас транспортом для поездок по окрестным деревням. Он нанял латаный-перелатаный драндулет, явно уведенный с какой-нибудь автомобильной свалки. За рулем — худощавый дылда мальгаш с диковинным именем Ромул. Все дверные стекла были опущены вниз, а ручки, с помощью которых их можно было бы поднять, были отвинчены; куда-то исчезли и «дворники». Одну из задних дверей заклинило, перед и зад были в таком состоянии, будто машина регулярно налетала на всем ходу на кирпичную стену; шины лысые, как головы стервятников, а отпаявшаяся выхлопная труба жутко скрежетала о землю во время движения. Но, как бы там ни было, мотор работал — пыхтел, зудел, ворчал, тарахтел, подчас и с перебоями, но работал.
В таком-то экипаже мы отправились в нашу первую загородную поездку на встречу с президентом одного из округов. Он оказался высокообразованным энергичным человеком, и, когда обменялся с нами рукопожатиями, мы поняли, что он недаром достиг такого поста. Ли подробно рассказала президенту о нашей миссии, и ему явно импонировало не только блестящее знание моей супругой французского языка, но и ее личность. Он бросил мне один-два дружелюбных взгляда, но все остальное время смотрел на Ли не отрываясь и в конце концов сказал, что готов ради нас на все. Я чувствовал, что если бы Ли попросила у него озеро Алаотра в подарок, он ей отдал бы не глядя. Мы пожелали ему всего наилучшего и покатили к западному берегу на встречу с президентом другого округа.
Поездка была удручающей. Бесконечные холмы, окружавшие озеро, были голы, а плоские территории, что раньше являли собой водную гладь или плодородные рисовые поля, теперь оказались засорены илом или вообще безжизненны. На произраставшей кое-где сорной траве паслись редкие стада зебу или кормились одинокие гуси. Мы были в отчаянии. Но вот на горизонте показалось озеро и заросли тростника, где могли найти пристанище лемуры, среда обитания которых столь безжалостно уменьшилась.
Деревня Ампарафараволо оказалась довольно крупной и с виду благополучной: глинобитные дома, крытые тростником, соседствовали с кирпичными общественными зданиями. В одном из них, как нам сказали, находилась приемная президента. К сожалению, сам он присутствовал на заседании и не мог уделить нам внимания, но, как нам сообщили, его заместитель примет нас в половине третьего.
В это время смягчающее действие антибиотиков кончилось и я почувствовал, будто у меня в желудке взбесился крокодил. Близость сортира стала проблемой номер один. Посему мы отправились в местный отельчик, где нас ждал хоть и неаппетитный, но подобающий завтрак.
Когда пробило половину третьего, мы опрометью бросились в кабинет вице-президента. Это был высокий, стройный мальгаш с седыми, словно с мороза, волосами, одетый в безупречный белый костюм, с веселым красно-желтым, будто букет орхидей, фуляром, повязанным вокруг шеи. Остроте складок на его брюках мог бы позавидовать нож гильотины. Он вежливо выслушал Ли, объяснившую нашу задачу, но было ясно, что он занят собой больше, чем кем бы то ни было на свете. Это был самый отъявленный бюрократ. Пока Ли разговаривала, за окном дико орал хриплым голосом петух, давая понять, кто хозяин на его территории, а за стеной некто пытался выводить на гармонике «Тихую ночь», но каждый раз срывался на втором такте. В конце концов наш друг в белом костюме сказал, что будет польщен снабдить нас письмом, которое, по его заверению, откроет нам все двери. Он вызвал машинистку и, когда она покорно села подле, накатал огромнейшее письмо и отдал ей печатать. Она унесла письмо с собой, и мы услышали, как она начала выстукивать одним пальцем.
К тому времени колики в животе перешли за все мыслимые пределы, и мне хотелось только одного: в сортир. Поняв, что письмо будет печататься чуть ли не до второго пришествия, я набрался смелости и спросил: где здесь этот — ну, как бы это поделикатней — кабинет задумчивости? Меня проводили в заднюю часть здания (тут мне попался на глаза тот самый хриплоголосый петух; он посмотрел на меня с презрением) и указали на шлакоблочное сооружение размером чуть больше буфета. Я открыл дверь и отпрянул: такой антисанитарии не потерпел бы, наверно, и владелец самой захудалой греческой таверны. Две цементные ступени и углубление в земле — вот и все удобства. Из дыры доносились зловещие жужжащие звуки, словно там приютилось по крайней мере двадцать миллионов мух; кроме того, здесь нашли пристанище самые крупные черные тараканы, каких я когда-либо видел. Они были на порядок длиннее моего большого пальца, отливали шоколадом и бронзой, плавно скользили и блестели, словно только что покинувшие цех «роллс-ройсы». Между тем кто-то все продолжал наяривать на гармошке «Тихую ночь»; ему вторил окончательно одуревший петух. Ни тот, ни другой не попадали в такт.
Из сортира я прямиком направился в офис вице-президента, у которого наконец было готово письмо. Сияющий чиновник подписал его, и мы уже готовы были отбыть с победой, как вдруг его бдительный взгляд заметил промашку: фамилия вашего покорного слуги везде была написана с одним «р». Бедной обруганной секретарше пришлось выстукивать все сызнова, а нам покорно сидеть и ждать. За стеной все так же плакала невидимая гармоника, срываясь на втором такте, и прошла, казалось, целая вечность, прежде чем письмо было отпечатано, вычитано, подписано и отдано нам. Вся процедура отняла у нас полчаса времени, а письмом так ни разу и не пришлось воспользоваться.