Среди простого люда в городе, что каким-то чудом про все это прослышал, стали самые настоящие библейские легенды ходить об этом событии. О сути, конечно же, знали лишь единицы, кто умел читать и писать, да в руках газету держал. Остальные же, прослышавшие об этом из разговоров, слухов и всякой пьяной болтовни, чего только не болтали: и про «снизошедшего на Мишку Святого Духа», и про «его родство с одним самым наивысшим германским князем», и про «хитрованское лицедейство с чтением мыслей и отгадыванием правильных ответов».
Победе «свовочоловика» народ как никогда радовался, иногда даже слишком. Мишкиному отцу, что с девятью детишками один мыкался в крошечной избенке, настоящие хоромы отгрохали. С трех или четырех сел собрались казенные крестьяне, скинулись по паре копеек, на которые леса купили. После на месте курной избенки возвели здоровенный домину с сараем для скотины и баней для помывки. Сказали при этом, что это об «благодарного обчества за разумного сына, что не посрамил простой люд».
В Санкт-Петербурге какой-то купчина почти неделю в трактире всех желающих бесплатно поил: одних пивом, других, вином, третьим водки наливал. Собственноручно стоял у бочонка и наливал в бокалы, всякий раз громко крича, что «Мишка богатеям нос утер». За такие вопли его, конечно, околоточные и городовые полицейские ругали, пару раз даже дубинкой по хребту огрели, но потом втихаря сами же за здоровье Мишки пили.
Санкт-Петербург
Пушкина где-то через две недели после олимпиады «сняли» с поста министра просвещения. В этот день фельдъегерь прямо в кабинет принес ему письмо от императора, где было черным по белому написано, что «министерство просвещения больше не нуждается в услугах господина Пушкина». Снизу письма стояла характерная подпись императора Николая I с его хорошо узнаваемыми размашистыми вензелями. Естественно, вслух никто и слова не сказал, что дело было в победе «мужицкого сына» и посрамлении знатных семейств Петербурга. В кулуарах же императорского двора в открытую говорили, что Его Величество после олимпиады пришел в настоящее бешенство, кричал, лаялся матерным словами, грозился вновь отправить поэту в ссылку в Михайловское.
— Эх, жаль до конца реформы не довел. По верхам вроде прошелся, а до главного так и не добрался, — совершенно искренне тогда сокрушался Александр, жалея о нереализованных проектах, планах.– Хорошо, хоть моя гимназия работать останется. Все финансирование на себя возьму, денег точно хватит с запасом. Получается, буду, как частное лицо, просвещение и науку двигать.
С тех пор Пушкин и начал двигать просвещение с завидным усердием, не жалея денег, сил, времени. В каждой губернии нашел специального человека, который должен был следить за тратой его собственных денег на обустройство церковно-приходских школ. Что-то серьезно менять в высшем образовании у него все равно не получится, да и не дадут такой возможности, а вот на самом низу может получиться нечто интересное. С легкой руки Александра в «мелкие» школы при бедных приходах рекой потекли деньги, на которые закупались новые парты, стулья, тетради из хорошей бумаги, карандаши. В избытке появились красочные учебники, правда, не по всем предметам, а лишь по некоторым. Немного выдохнули учителя, до этого выживавшие на нищенскую зарплату и нередко занимавшиеся дополнительным промыслом, чтобы прокормить себя и свою семью. Теперь даже учитель церковно-приходской школы на зарплату мог справить себя добротный сюртук на тепло и на холод, две пару хороших сапог, и баловать каждое воскресенье семью настоящим мясом в щах, а не только пустой капустой.
Если со школами было просто [«влил» денег и все более или менее оживилось], то с наукой все было не так. Тут лишь деньгами или даже большими деньгами делу было не помочь. Российская наука этого времени напоминала собой огромное одеяло в бесконечных прорехах и заплатках из разных тканей. Единой организации научного процесса нет и не было, многие научные направления развивались лишь за счет одиночек-энтузиастов, вкладывавших в исследования свои собственные средства. Отсутствовали сотни важнейших вещей, определяющих поступательное развитие науки и, собственно, прогресс: практически не было научных журналов, не проводились научные форумы со встречами и обменом опытом, почти не было ни государственного, ни частного финансирования научных исследований.
Наиболее выразительным примером того, что творилось в отечественной науке, выступала Российская академия наук. Учреждение, без всякого сомнения почетное, важное, переживало не самые лучшие дни, погрузившись в бесконечные свары и дрязги, подсиживание друг друга, пустые заседания и частую «говорильню» без всякого практического результата. За места академиков, имевших приличное содержание и льготы, велась самая настоящая война, в которой применялись не только доносы и оговоры, но и даже нападения с нанесением побоев. Хуже внешнего было внутреннее содержание академии — собственно, научная работа, которая велась, «скорее вопреки, чем благодаря». Чего уж тут говорить, если более половины всех академиков были иностранцами, а языком общения и бюрократии в учреждении был французский язык.