Из Генри-хауса они перебрались на Четвертую стрит, где, согласно городским архивам, проживали в течение 1881 года. Начиная с 1886 года они благополучно перемещались по многим адресам: Сан-Пабло-авеню, 1254, затем Седьмая стрит, 1156, и, наконец, Восьмая стрит, 1365, где они и оставались целых семь лет вплоть до 1894 года. Такие частые переезды свидетельствовали об их бедственном материальном положении.
Миссис Дункан содержала детей и себя, давая уроки игры на фортепьяно. Она уходила чуть свет и возвращалась поздно вечером, ухитряясь еще до работы вязать шапки и варежки на продажу. Несмотря на все эти героические усилия, ей никогда не удавалось угнаться за растущей горой счетов. Частенько ей не хватало денег даже на бакалейщика. Когда Айседоре исполнилось пять лет, миссис Дункан отдала ее в начальную школу, расположенную на Десятой стрит в Окленде. Позже Айседора заметила: «Я думаю, моя мать скрыла мой возраст. Просто ей нужно было место, где она могла бы меня оставлять». Интуитивно девочка ненавидела пропахшую мелом классную комнату с массивными скамейками, на которых она должна была сидеть долгими часами, от чего у нее затекали ноги. Каждый звук, каждый запах, доносившийся через открытое окно, манил ее в веселую, цветущую, шумную жизнь на воле. Ей не доставляло никакого удовольствия зубрить предметы, которые не имели ни малейшего отношения к тому, что она хотела делать в жизни. Кроме того, она сознавала, что гораздо беднее своих одноклассников. Это ее смущало и огорчало. «Я не могу припомнить, чтобы я страдала от бедности дома, где мы воспринимали это как должное, — рассказывала Айседора. — Я страдала от бедности только в школе»1.
Два воспоминания из ее школьной жизни стоят особняком. Первое — рождественский праздник. Одна из форм протеста ее матери против собственного католического воспитания заключалась в том, что она стала убежденной атеисткой. Полная решимости воспитать детей без излишней благочестивости и сентиментальности, она довольно рано открыла им правду про Санта Клауса. В упомянутый праздник учительница раздавала детям пироги и свечи, приговаривая: «Посмотрите, что принес вам Санта Клаус!» Айседора, которой тогда было шесть лет, встала и заявила: «Я не верю вам! Санта Клауса не существует!»
На этот неожиданный выпад учительница ответила: «Свечки только для тех девочек, которые верят в Санта Клауса». «Тогда мне не нужна ваша свечка! — сказала маленькая Айседора, не смутившись. — Мама сказала мне, что она слишком бедна, чтобы быть Санта Клаусом и дарить подарки».
С позором выставленная из школы, Айседора взволнованно описала эту историю матери: «Разве я была не права? Ведь Санта Клауса нет, правда?» Желая успокоить дочь, миссис Дункан строго заметила: «Нет ни Санта Клауса, ни Бога! Ты должна рассчитывать только на себя!»
Вспоминая этот случай, Айседора позже писала: «Меня никогда не оставляло чувство совершаемой несправедливости, если меня лишали конфет и наказывали за то, что я говорила правду»2.
Айседора рассказывает нам еще один эпизод из своих детских воспоминаний.
«…Однажды, когда мне было около восьми лет, учительница попросила каждого рассказать о своей жизни. Рассказы детей состояли из перечисления игрушек, собачек, красивых садиков и так далее. Мой же представлял собой примерно следующее. Сначала мы жили на Двадцать третьей стрит в Восточном Окленде. С нас все время требовали плату за аренду, и мы переехали в маленький домик на Семнадцатой стрит. Но нам снова не позволили остаться там надолго. Через три месяца мы перебрались в две маленькие комнатушки на Санпас-авеню. Так как мама не могла купить мебель, то у нас была одна большая кровать на всех. Но опять нам попался злой домовладелец, и мы переехали. И так далее, и так далее… За два года мы переезжали пятнадцать раз.
Учительница решила, что я нарочно это придумала, и вызвала мою мать на школьный совет. Мать, прочитав мое «жизнеописание», разразилась слезами и сказала, что я написала чистую правду. Я помню, что после этого у нее несколько дней были заплаканные глаза. Но я ничего не могла понять. То, как мы жили, казалось мне вполне нормальным»3.
И еще раз она повторяет нечто подобное где-то в той же рукописи: «Отчетливое чувство несчастья, которое сопровождало все мое детство, воспринималось как вполне естественная вещь».
Это чувство усугублялось и ажиотажем вокруг имени ее сбежавшего отца. «Когда другие дети в школе говорили о своих отцах, я просто молчала», — писала она позже4. Она знала, что ее родители развелись (факт сам по себе достаточно неприятный) и что отец бросил семью вскоре после ее рождения. Но какой он был? «Все мое детство прошло как бы под тенью этого таинственного отца, о котором никто ничего не говорил»5. Она чувствовала, что не стоит касаться этой темы в разговорах с матерью, и поэтому свой вопрос адресовала тетке. «Твой отец был демоном, разрушившим жизнь твоей матери!» — таков был ответ, вряд ли рассеявший любопытство маленькой девочки.
Она также чувствовала, что некая тайна существует и в ее семье. Судя по матери и бабушке с дедушкой, она понимала, что Дунканы были талантливыми и незаурядными людьми, некогда богатыми и уважаемыми. Теперь же над их головами словно нависла туча. Объяснялось ли это их бедностью? Или это было как-то связано с разводом? Если развод был столь ужасен, то, может быть, женщине вообще не стоит выходить замуж? Сознание того, что у них не было такого дома, как у их одноклассников, очень сплотило всех четырех детей Дункан вокруг матери, образовав «клан Дунканов», противостоящий всему миру6.
Так как миссис Дункан целыми днями работала, дети вели достаточно вольную жизнь, лазая по стенам и деревьям с риском ежеминутно сломать себе шею. Когда поздно вечером мать возвращалась, то, если не валилась с ног от усталости, играла на рояле или читала стихи, снимая напряжение музыкой Шумана и Мендельсона. Поскольку в семье не было определенного часа, когда детей укладывали спать, то она часто забывала о времени, находя в общении с детьми гармонию и комфорт, которых была лишена в течение дня. Иногда она читала вслух выдержки из работ Роберта Ингерсолла, философа-атеиста, чьей убежденной последовательницей она стала. Айседора расценивала эти вечера как свое истинное образование. Школа же, воспринимаемая ею как неизбежность, не дала Айседоре ровным счетом ничего.
Страсть к искусству была унаследована маленькими Дунканами от обеих ветвей своей семьи. Их бабушка, невысокая подвижная женщина, все еще сохранившая следы былой «ирландской красоты испанского типа», любила декламировать Шекспира и, как вспоминает ее старший внук, «имела неплохой голос»7. Иногда она удивляла всех, танцуя джигу или рил. У ее дочери Августы был несомненный драматический талант, так что она с успехом принимала участие в домашних представлениях. Хотя родственники и признавали ее дарование, вопроса о том, чтобы Августа выступала на профессиональной сцене, не возникало. Для этого Греи были слишком щепетильны8. Тем не менее они считали искусство чрезвычайно важной стороной жизни и обсуждали творчество художников, актеров, музыкантов и писателей очень горячо и охотно, так, как другие интересуются политикой или бизнесом. Маленьким Дунканам, которые по вине обстоятельств были исключены из жизни общества, где могли бы по праву занимать достойное место, искусство давало возможность видеть мир благородным, разнообразным и ясным. Видеть тот мир, в котором они не чувствовали себя изгоями.
Драматическое искусство привлекало всех молодых Дунканов. Раймонд, младший из мальчиков, был заворожен историей Жанны д'Арк и в девятилетием возрасте делал в школе доклад о знаменитой Орлеанской деве. Он пытался передать свои восторженные чувства и Айседоре. И когда та получила в подарок новую куклу, убедил сестру играть с этой куклой в Жанну д'Арк. Вначале Айседора с увлечением включилась в эту игру, но, когда куклу начали сжигать, горько разрыдалась. Однако она все-таки не вытащила ее из огня: уже тогда она осознавала, что искусство требует жертв. И кроме того, она не хотела потерять уважение брата9.