— Она сгорела, — раздумчиво продолжал он, — вплоть до ступней; впоследствии я вернулся и отрезал от них обгоревшие кости, затем обернул в полотно и спрятал под каменной скамьей. Я помню все так отчетливо, точно это случилось лишь вчера. Может быть, они все еще там? Признаюсь, с того дня я ни разу не заходил в эту пещеру.
Он встал на колени и пошарил длинной рукой под моим ложем. Его лицо просияло, с обрадованным восклицанием он вытащил оттуда какой-то запыленный сверток. Когда он развернул рваный лоскут, моим изумленным глазам предстала очень красивая ступня почти белой женщины; вид у ступни был такой, как будто ее только что туда положили.
— Видишь, мой Бабуин, — печально произнес он. — Я сказал тебе чистую правду. А вот и еще одна ступня; возьми ее и посмотри.
Я взял этот холодный остаток бренного тела и осмотрел его при бледном мерцании светильника. Не берусь даже описывать чувства, которые я при этом испытывал: тут смешивались удивление, страх и восторг. Ступня была легкая, куда легче, вероятно, чем при жизни ее обладательницы; ее плоть — почти неотличимая от живой плоти, разве что от нее исходил слабый ароматический запах. Ничего похожего на сморщенные, почерневшие и очень непривлекательные на вид египетские мумии; пухлая, прелестная, хоть и слегка обгоревшая, ступня, точно такая же, как в день смерти, — подлинный шедевр искусства бальзамирования!
Бедная маленькая ступня! Я положил ее на каменную скамью, где она пролежала долгие тысячелетия. Кто же была эта женщина, в чьей красоте сохранился отблеск некогда славной и гордой, а ныне забытой цивилизации? Веселая девочка, застенчивая девушка и наконец зрелая женщина — само совершенство! В каких Залах Жизни шелестели ее мягкие шаги и с какой отвагой прошла она по пыльной тропе смерти? К какому счастливцу прокрадывалась она в ночной тишине, мимо спящего на полу черного раба, и кто с жгучим нетерпением дожидался ее прихода? Прелестная маленькая ступня! Уж не попирала ли она гордую выю какого-нибудь завоевателя, который склонялся перед подобной красотой, не прижимались ли к ее жемчужной белизне губы знатных вельмож и царей?
Я завернул реликвию в старый лоскут, остаток обгорелого савана, и убрал в свой кожаный саквояж, купленный в Лондонском универсальном магазине для военных. «Какое странное сочетание!» — подумал я. Затем, поддерживаемый Билали, я побрел в каморку Лео. Он был избит сильнее меня, или, может быть, синяки и кровоподтеки резче выделялись на ослепительной белизне его кожи; к тому же он очень ослабел от потери крови; при всем при том он был весел и бодр и попросил принести ему завтрак. Джоб и Устане погрузили его на сиденье из волокнистой ткани, отвязанное от шестов паланкина, отнесли его к выходу из пещеры и уложили в тени. Все следы вчерашнего побоища были уже стерты. Мы позавтракали и провели там весь день, а также и два последующих.
На третье утро Джоб и я были практически здоровы. И Лео чувствовал себя много лучше, поэтому, уступая неоднократным настояниям Билали, я выразил согласие тотчас же отправиться в Кор — так называлось место, где обитала таинственная Она; однако я боялся, как бы едва затянувшаяся рана Лео не открылась в пути вновь. И если бы Билали не выказал такого явного нетерпения, которое невольно наводило на мысль, что дальнейшая оттяжка угрожает нам большими неприятностями, может быть, даже чревата опасностью, я бы, конечно, не дал своего согласия.
Глава X.
РАЗМЫШЛЕНИЯ
Через час после моего разговора с Билали нам подали пять паланкинов, при каждом из которых было четыре носильщика и двое запасных. Нас сопровождали пятьдесят вооруженных амахаггеров; они же должны были нести наши вещи. Три паланкина, очевидно, предназначались для нас и один — для Билали, я был очень рад узнать, что он отправляется вместе с нами; пятый паланкин, как я предположил, приготовили для Устане.
— Ты берешь с собой и девушку, отец? — спросил я Билали, который отдавал необходимые распоряжения.
Он пожал плечами:
— Спроси у нее. В этой стране женщины вольны поступать, как им заблагорассудится. Мы чтим их, потому что мир не может без них существовать: они — источник жизни.
— Да? — пробормотал я, ибо никогда еще не смотрел на женщин в таком свете.
— Мы чтим их, — продолжал он, — до тех пор, пока они не садятся нам на голову, а это, — добавил он, — случается через поколение.
— И что же вы тогда делаете? — полюбопытствовал я.
— Тогда, — ответил он с легкой усмешкой, — мы беремся за оружие и убиваем старух, чтобы припугнуть молодых, для острастки, и чтобы показать им, кто сильнее. Три года назад убили и мою бедную жену. Печально, конечно, но, сказать тебе правду, сын мой, моя жизнь стала куда покойнее, ибо возраст защищает меня от молодых девушек.