Тяжело топая, Мак уходит в свой кабинет и с грохотом захлопывает дверь.
Может, я наскучил посетителям? Может, если я разучу трюк-другой, это исправит ситуацию?
Людям явно нравится глядеть на то, как я ем. А я, к счастью, голоден всегда. У меня талант к еде.
Если силвербэк хочет остаться силвербэком, он должен съедать 20 килограммов в день. 20 килограммов фруктов, листьев, зерна, стеблей, коры, веток и гнилой древесины.
Не откажусь я и от насекомого, если попадется.
Я постараюсь есть больше, тогда, может быть, и посетителей прибавится. Завтра я съем двадцать два килограмма, а может, даже двадцать пять.
Тогда Мак снова повеселеет.
боб
Я излагаю свой план Бобу.
«Айван, – говорит он, – поверь мне, проблема вов се не в твоем аппетите». Он прыгает мне на грудь и лижет подбородок – на случай, если там остались крошки еды.
Боб – бродячий, то есть у него нет постоянного места жительства. Он такой быстрый и изворотливый, что работники торгового центра уже давно перестали его ловить. Боб проскальзывает сквозь любые трещины и отверстия не хуже спасающейся крысы. Он прекрасно живет за счет недоеденных хот-догов, которые находит в мусорных ящиках, а на десерт лакает пролитый лимонад и подъедает упавшие рожки с мороженым.
Я пытался поделиться с Бобом своей пищей, но он весьма привередлив в еде и сказал, что предпочитает добывать пищу самостоятельно.
Боб мелкий, поджарый и стремительный, словно научившаяся лаять белка. Он орехового цвета, с большими ушами. Хвост у Боба все время изгибается и танцует, как высокая трава на ветру.
Из-за этого хвоста у меня кружится голова, я теряюсь. Он, как и язык людей, умеет передавать сложные мысли, одна внутри другой. «Мне грустно», – говорит хвост Боба. «Мне весело». А еще: «Берегись! Я, может, и невелик, но зубы у меня острые!»
Гориллам хвосты ни к чему. Наши чувства просты. Наши седалища лишены украшений.
Когда-то у Боба было трое братьев и две сестры. Щенкам исполнилось всего несколько недель, когда люди выкинули их из грузовика прямо на шоссе. Боб скатился в канаву у дороги.
Остальные – нет.
Первую ночь Боб провел в ледяной грязи на дне канавы. Он так сильно замерз, что, когда проснулся, целый час не мог согнуть лап.
Потом он ночевал под каким-то грязным сеном около мусорных контейнеров нашего торгового центра.
А в следующую ночь он отыскал дырку в одном из углов моих владений. Мне приснилось, что я съел маленький лохматый пончик, а когда я проснулся, то в полной темноте обнаружил у себя на животе крошечного посапывающего щенка.
Я так давно не чувствовал мирного тепла чужого тела, что даже не знал, как поступить. Нет, гости у меня, конечно, случались. В мои владения, естественно, заглядывал Мак, да и другие смотрители заходили. Я повидал здесь немало крыс и случайных воробьев, пробиравшихся через дырку в потолке.
Но никто из них никогда здесь не задерживался.
Той ночью я ни разу не пошевелился до самого утра, чтобы не разбудить Боба.
дикий
Однажды я спросил Боба, почему он не ищет себе постоянный дом. Люди, насколько я заметил, питают совершенно необъяснимую любовь к собакам – и я очень даже могу понять, почему с щенком им возиться гораздо приятнее, чем, скажем, с гориллой.
«Я всюду как дома, – ответил Боб. – Я дикий зверь, друг мой, неукротимый и неустрашимый».
Я сказал Бобу, что он вполне мог бы участвовать в нашем представлении, как Сникерс, пудель, что ездит верхом на Стелле.
Боб ответил, что Сникерс спит на розовой подушке в кабинете у Мака. Он, сказал Боб, ест ужасно пахнущую собачью еду из жестяных банок.
Тут он скорчил гримасу. Его губы сморщились, открыв маленькие иголки зубов.
«Пудели, – сказал Боб, – сущие паразиты».
пикассо
Мак дал мне новый карандаш, желтый, и десять листков. «Пора отрабатывать свой хлеб, Пикассо», – пробормотал он.
Интересно, кто такой этот Пикассо? И есть ли у него такие же качели, как у меня? А свои карандаши он ест?
Я знаю, что растерял свое очарование, и на этот раз постараюсь изо всех сил. Я сжимаю карандаш и задумываюсь.
Осматриваю свои владения. Что тут есть желтого?
Банан.
Я рисую банан. Бумага рвется, но только с краешку.
Я выпрямляюсь, и Мак поднимает листок. «Что ни день, то новые каракули, – говорит он. – Один готов, осталось девять».