Г.А. Николаев создал на кафедре научный семинар, регулярно работающий каждый понедельник с 9.00 утра в течение многих лет. Рамки семинара вышли далеко за пределы МВТУ—МГТУ, с сообщениями выступают не только сотрудники и аспиранты кафедры, но и ученые, и инженеры других организаций из разных городов и регионов.
Итоги деятельности Г.А. Николаева как создателя и руководителя научной школы сварщиков хорошо иллюстрируют цифры подготовленных им квалифицированных кадров — более 80 кандидатов технических наук и 18 докторов технических наук. Значителен вклад Г.А. Николаева и в литературу по сварке — он является автором трехсот с лишним работ общим объемом свыше 500 печатных листов.
А.Г. Григорьянц,
заслуженный деятель науки Российской Федерации, лауреат Государственной премии, доктор технических наук, профессор, заведующий кафедрой «Лазерные технологии в машиностроении» МГТУ им. Н.Э. Баумана
Часть 1
Уроки реализма. Беседы с Г.А. Николаевым
«Учителя, как и любимые, спускаются с небес», — гласит восточная мудрость. «Учитель встречается на твоем пути, когда ты созрел для встречи». Не зря сказал поэт: «Случайных встреч и не было, и нет...»
Так, наверное, было и со мной. Правда, мой учитель с небес не спускался или сделал это очень давно... Еще до рождения моего отца он успел заложить основы науки о сварке. Тысячи студентов учились у него, сотни тысяч знали о его существовании — еще бы! — ведь он был ректором крупнейшего вуза, председателем Совета ректоров Москвы, действительным членом Академии наук СССР.
Я впервые увидел его за много лет до того как мы подружились. Беседы, изложенные здесь, — малая толика того, что обсуждалось нами. Я записывал не все... Остается теперь сожалеть об этом.
Наверное, многие узнают по этим запискам академика Георгия Александровича Николаева — ГАНа, как звали его между собою студенты МВТУ имени Н.Э. Баумана, — человека незаурядного во всем, чем бы он ни занимался. Оставленные им неопубликованные мемуары достойны целой книги. Будущему биографу есть чем заняться... Я же добавлю, что пятилетний период (1987—1992), который охватывают мои записи, пришелся на время перелома не только в стране.
Неожиданно для самого себя я очутился в глубоком душевном кризисе. Меня мучил юношеский вопрос «кем быть?» — немного, правда, странный в тридцатилетием возрасте. Среди тех, кто давал мне советы в эти дни, был Георгий Александрович Николаев. Наши беседы о философах, художниках, космонавтах, политиках и вузовских профессорах были отчасти моими попытками разобраться в себе.
21 апреля 1987 года
Шел в гости к Георгию Александровичу Николаеву. Мимо Театра сатиры, дома Булгакова, мимо Патриарших прудов — в академический дом по Пионерскому переулку. Много раз я посещал ГАНа в ректорском кабинете, потом на кафедре, но на квартире не был ни разу, поэтому немного робел... Дверь с номером 12. Звоню и слышу шаркающие шаги...
Николаев человек точный. Договорились — он помнит: вернулся домой ровно к семи.
— Здравствуйте, Сережа! Вешайте одежду здесь... Вот тапки...
Прохожу и осматриваюсь. Просторный коридор со старинной тумбой.
Налево — кабинет, направо — гостиная. Книги, книги, золоченые переплеты фолиантов. Целлофановые пакеты с открытками стран, где побывал хозяин. Старинные вещицы... Фотографии седой женщины, похожей на старую учительницу.
— Это моя мама, — поясняет Николаев.
Старомодный шкаф темного дерева, большое и тусклое от времени зеркало, круглый стол... Тут же кровать, заправленная шерстяным одеялом. Обыкновенный телефонный аппарат, покрытый пылью.
Хозяин оставляет меня в массивном кожаном кресле и уходит поставить чайник. Он живет один. Я ничего не слышал о его родственниках. Говорят, что он был безответно влюблен в какую-то балерину Большого театра. Никогда не был женат и не имел детей. Очень любил свою маму, которая умерла в преклонном возрасте. Папа оставил семью, когда Николаев был совсем маленьким.
Академик возвращается. Заходит разговор о философии, которая меня очень интересует. Неинтересные, но обязательные семинары по марксизму-ленинизму — позади, а вместе с ними ушла и скука. Но приходит время, и знакомые книги понимаются по-иному и прочитываются запоем. Оказывается, что классики — умные и часто веселые люди!.. «Давай, Сергей, за Маркса тихо сядем...»
Николаев слушает мою сбивчивую речь с любопытством. Улыбается, когда я храбро излагаю, что начну с досократиков, Пифагора, Лукреция Кара, потом — Блаженный Августин, Фома Аквинский, Спиноза... Мягко возражает: