Тристан чувствовал себя актером, разыгрывающим бульварную мелодраму перед взыскательной публикой. И, вполне в духе мелодрамы, хотелось выть, кататься по земле, биться головой о стенку. Как же заставить его понять?!..
- Отец, дайте мне шанс! Я докажу, что ничего не изменится, кроме...
Ему не дали договорить.
- Наша цель потребует от нас всего - тело, сердце, душу. Всю мощь нашей воли, до единой капли. Как мне поверить, что ты готов отдать ей себя целиком, когда ты не можешь пожертвовать грелкой для постели?
- Отец! - Тристан до крови прикусил губу, не в силах поверить, на кого поднял голос.
- Так, так... Ты меня слышал, Тристан. Решать тебе. Я не собираюсь выгонять тебя из дома и лишать наследства. Когда умру, можешь привести в наш дом свою красотку и наслаждаться всем, что добывали твои предки, рискуя жизнью. Ты абсолютно свободен - свободен вознести наше имя на новую вершину или втоптать в грязь. Выбор несложный, чего уж там. С одной стороны - теплая постель, с другой - поле боя, опасности, тяготы. Прошу об одном - если выберешь уютное болотце, не поднимайся сюда больше. Мне будет больно вспоминать, что когда-то у меня был сын.
В тот вечер Тристан вышел из кабинета на ослабевших ногах, с ощущением, что его долго и старательно избивали. Еще не признавшись в том себе самому, но уже зная, каким будет его выбор.
Пусть это разорвет ему сердце, Амелия найдет кого-то получше него. А отец... Марку не по плечу тяжкая ноша их миссии, а значит, Тристан - его надежда и опора. И разве будет он знать минуту покоя, переложив ответственность на младшего брата? Бросив отца наедине с его мукой, в аду, который клялся с ним разделить?..
С той встречи прошло немного времени, и все же – словно целая вечность. Вдобавок к другим потерям, Леон Веларес успел лишиться еще и сына, которого Тристан не смог уберечь.
Он снова стоял перед отцом, сгибаясь под тяжестью вины. Поражаясь тому, как один человек может вынести столько трагедий. Какую бы боль ни чувствовал Тристан, то было лишь слабое эхо отцовской боли.
- Не поговорите ли вы за меня с матерью? - Он сам уже пытался – на похоронах и сейчас, только что. Но мать избегала его, как будто сам вид Тристана был ей невыносим.
- Разумеется, если хочешь. И что я должен ей сказать?
- Скажите ей…. Пожалуйста, скажите ей, что мне очень жаль. Что я сделал все, что мог. Надеюсь, вы тоже это знаете.
- Конечно, сын, - Голос отца был мягок, во всяком случае, мягче обычного, и это заставляло напрячься. - Ты уже это говорил, помнишь? Когда проиграл тому парню, как его?.. Гай? Словно это должно было меня утешить.
- Клянусь, я...
- Сделал, что мог, знаю. И как? Легче тебе от этого? Вернет тебе брата, а мне - сына? Не думаю. Важно не то, что ты там сделал или не сделал. Важна лишь победа, только она. Все или ничего, Тристан. И когда ты это осознаешь, тут же окажется, что сделать можно было гораздо больше. Граница - лишь твоя Воля.
- Моя Сила... - Он вновь, как тогда, посмотрел на свои руки. - Она иссякла, и...
- Я же сказал - если решить, что проигрыш - не вариант, сразу открывается множество других возможностей. Например, ты мог рассказать о плане брата мне. Я бы нашел способ вправить ему мозги. Более того, ты знал, что его цель - та девчонка. А значит, мог устранить ее заранее, так, чтобы никто не заподозрил ни его, ни тебя - тем паче, что она тебе доверяла. Да, понимаю, понимаю. Ты хотел защитить ее. Нашлось что-то важнее твоего брата, твоей семьи. Результат налицо. И ты можешь, ты смеешь смотреть мне в глаза, когда я сижу здесь, в трауре по моему сыну, и говорить, что сделал все, что мог?
Он искал возможности оправдаться. Но сейчас, перед лицом главного судьи, язык его присох к нёбу, и Тристан понял - ему нечего сказать в свою защиту.
- Я никогда себя не прощу. И не прошу простить.
Отец отвернулся и долго молчал, обратив к Тристану горелую сторону лица, каждый дюйм - напоминание об агонии.
- В мои годы, я давно разучился находить утешение в словах. Но если тебе от этого легче - я тебя прощаю.
Облегчение было таким сильным, что Тристан пошатнулся. Потерять еще и Его, этого бы он не вынес.