Я затравлено озираюсь по сторонам, думая уже не о том, как бы от завистливых взоров да шепотков укрыться, а о том, куда в случае чего от князя бежать.
Видимо, паника отражается на моем лице, поэтому князь продолжает:
— Маменька ваша — решительная дама, ей бы полками командовать. Но импульсивна и нетерпелива. Часто сначала делает, а потом уже думает.
— А вы маменьку давно знаете? — решаюсь все же спросить, чтобы развеять некоторые сомнения.
— Мы росли вместе. Ее мама, а твоя бабушка, была моей кормилицей.
Вот теперь мне понятно, как маменька приглашение на княжеский бал добыла. Раз они с князем росли вместе и до сих пор связь поддерживают, то явно были дружны между собой. Маменька этим и воспользовалась. И на первый танец князь меня опять же, наверняка, по ее просьбе пригласил.
— Я отвратительно танцую, — решаю откровенно предупредить князя о возможных последствиях.
— Зато я танцую превосходно, — лукаво подмигивает князь, — Вместе у нас нечто среднее получиться.
Удивительно, но танцевать с князем действительно оказаывается легко и просто. Ноги как будто сами знают куда ступить, а где притопнуть. Может, это какое-то волшебство? Поэтому, когда князь после танца отвел меня к маменьке, я, присев в поклоне, вполне искренне его поблагодарила за доставленное удовольствие.
Расчет маменьки оправдался себя полностью. После танца с самим князем ко мне многочисленной вереницей потянулись разновозрастные кавалеры. Нет, не с предложением руки и сердца, а всего лишь с приглашениями на танец. Маменька довольно улыбалась, я же молча скрипела зубами, боясь в запале ляпнуть что-нибудь лишнее.
Вот поймут окружающие, что Милочка совсем не Милочка. И что тогда? Кто знает, как тут к попаданцам относятся? Может, их на костре сжигают или на куски препарируют, а потом долго и упорно изучают. И я терпела, молчала и глупо улыбалась.
Молчала, когда низкорослый наследник графа Утятина, уткнувшись в танце мне носом прямо в бюст, отвешивал пошлые комплименты. Молчала, когда длинный и тощий, как жердь, виконт Желтобрюх, капая слюной мне прямо в декальте, делал разного рода непристойные предложения.
Но когда не первой свежести барон Галонн попытался меня прямо во время в танца облапить, я не выдержала:
— Ты, прокисший бурдюк сала, немедленно убрал свои кривые потные ручонки, пока я тебе всю рожу не расцарапала!
Окружающие в шоке, маменька хватается за сердце, папенька, успевший принять согревающего грамм двести-триста, довольно усмехается, гордясь такой отважной дочуркой. Барон, покраснев и раздувшись от злости, безмолвно открывал и закрывал рот, пытаясь подобрать достойный ответ.
И только князь, задорно подмигивая одним глазом (нервный тик у него, что ли?), выглядел настолько довольным, что поневоле подозрения возникали: а не он ли режиссер сего абсурда?
Но зачем ему этот назревающий скандал?
Как бы там не было, а дело сделано, и остается только ждать последствий. Интересно, маменька меня за прилюдное оскорбление вельможного лица сильно накажет? Боюсь, что стоянием на горохе я не обойдусь на этот раз. Но как же я довольна, что наконец-то высказала, что думаю!
— Насмехаешься, мерзавка, — прорезается наконец в своем праведном возмущении барон Галонн, — По закону «О чинопочитании» я имею право, не сходя с места, тебя выпороть.
Как говорится: «Не знание закона не освобождает от ответственности». Вот законам-то меня и следовало учить, а не каким-то дурацким танцам и манерам. Но поздно раскаиваться, когда дело сделано. Да я и не капельки не раскаиваюсь.
— А справишься? — ехидно уточняю я, решив для себя, что буду сопротивляться до последнего.
Тщательно сдерживаемое весь вечер раздражение бурлит во мне, как закипающий суп. Меня бросает то в жар, то в холод. Виски ломит, а кончики пальцев начинает ощутимо покалывать. «Неужели простуда? Температура поднялась, и морозит», — рассеянно мелькает в сознание, но мысль тут же пропадает, вытесненная кучей других, вытесненная кучей других: «Маменька расстроиться… Больно будет… За что?»
Барон визжит подсвинком, потом резко замолкает и начинает от меня пятиться. Предвкушение на лицах гостей сменяется испугом.