Хотя, Древние тоже оказались с носом. Когда-то Мас сказал одну умную фразу "Если хочешь рассмешить Хаос, расскажи ему о своих планах". Думаю, Хаос знатно посмеялся сегодня…
Кажется, теперь я знаю по ком кричала баньши… На секунду запоздалое удивление от появления Архимагов попыталось пробиться сквозь пелену равнодушия, но быстро отступило. Пришли и пришли, мне всё равно. Даже если оба оказались хаоситами.
Едва заметная боль всё же привлекает внимание. Кажется, я укололся oб один их шипов. Капля крови вспухает на подушечке пальца, уродует безупречную белизну кожи, а может быть украшает её… Откуда-то приходит не знание даже, но уверенность — на шипе яд и ничего хорошего мне это не сулит. Но тот я, что держит розу в руках… Ему интересно, что же будет? А тот я, что плачет над трупом брата… Ему нет дела до каких-то роз. Что ему розы, что ему смерть, если его мир, тот что только начал обретать форму и смысл, вдруг оказался разрушенным до основания? Мною, тем, кто стоит с розой в руке.
Я жду. Жду минуту, две, пять, но ничего не происходит. Удивленно хмыкаю и мне вторит голос сзади:
— После того, как ты так жадно хлебнул Первозданной силы, жалкие крохи Хаоса, хранящиеся в этих розах не способны на тебя повлиять.
Пожимаю плечами, а Ллос продолжает:
— Можешь попробовать вот это, — и протягивает мне орхидею голубого цвета — Без прямого канала из Хаоса они хиреют, скоро совсем исчезнут, но пока еще обладают частью изначальных свойств.
— Каких? — спрашиваю не потому, что мне интересно, а потому, что Ллос ждёт этого вопроса.
— Успокоительное. Энергетик. Αфродизиак. Снотворное. Смотря, что тебе нужнее в этот момент. Единственный наркотик, действующий на нас чуть дольше нескольких секунд.
Вдыхаю воздух над цветком, но ничего не ощущаю, и это так невероятно в свете обострившихся чувств, что позволяю эмоциям проскользнуть и в голосе:
— Ничего! Она ничем не пахнет…
Ллос качает головой:
— Может быть, а может быть она уже действует. Ты никогда не поймешь.
Орхидея выскальзывает из пальцев, медленно кружится, плавно, нереально плавно падая на узорную дорожку.
— Да и какое это имеет значение…
— Ты прав, никакого.
Она разворачивается, касается одного из кустов ладонью, потом следующего, потом еще одного, постепенно удаляясь, а я смотрю на голую спину, смотрю как опавшие лепестки колышутся от её шагов, вздымаются волнами, заворачиваются смерчами у её ног, поднимаются всё выше и выше, сплетаются в жгуты и ложатся на её изрисованное лиловыми татуировками тело невесомой накидкой.
— Ты идешь?
Иду. Иду вслед за ней, и лепестки точно также кружатся у моих ног, чтобы соткаться в ритуальную юбку, подобную той, что была надета на Маса. И Келлина.
Келлин. Сердца пропускают удар, а зубы смыкаются.
— Ты ненавидишь его. Зря. Он тут не причём.
— Неужели? — сарказм скрыть не получается.
Ллос молчит, не одёргивает зарвавшегося меня, не отвечает, зато я не могу остановить льющиеся потоком слова:
— Это не он вместе с сестрой планировал меня убить. Не он дрался со мной на дуэли, зная, что я не ровня ему. Не он всячески досаждал мне в Академии. Не люди Цаде покушались на меня и мою свиту. Не Минитфра подсылала отравленные вина. Не Келлин преподнёс мне кинжал, способный убить бессмертного даже вопреки твоей воле. Не он закрылся от меня щитами, не он не хочет ответить на простые вопросы…
— Непростые. Совсем непростые, — прерывает меня Ллос — Он купил этот кинжал, но о ритуале не мог знать.
— Разве его сестра не была Жрицей?
— Была, но её давно уже не допускают в Храм.
— Потому, что ты ей не доверяешь, и при этом хочешь, чтобы я поверил в невиновность её брата?! Да, ты шутишь, верно!
И вновь Ллос никак не реагирует на непочтительный тон и фамильярное обращение.
— Раэль, он молчит, потому что ему страшно, он не понимает, как оправдаться в твоих глазах, что сказать, чтобы ты поверил ему.
— Поэтому не говорит ничего?
— Да. Тут Дасат прав, идиот твой Келлин, просто идиот.
— Не мой.
— Ο! Все ещё твой. И всегда будет. Единственный твой якорь.