Я встала, чувствуя, что мне все-таки удалось вывести ее из себя.
— Я тоже рада тебя видеть. Просто удивительно, как ты вообще узнала меня. Фактически я думала, ты даже не помнишь о моем существовании, учитывая, что ты не потрудилась сообщить мне о своем приезде.
Теперь она скрестила руки на груди, став еще более невозмутимой.
— Я не могла пренебрегать своим долгом и нянчиться с тобой.
— Нянчиться? — переспросила я.
Эта женщина в жизни не нянчила меня. Удивительно, что она вообще знала это слово.
— Трудно рассчитывать на твое понимание. По дошедшим до меня слухам, ты плохо представляешь себе, что такое долг.
— Я точно знаю, что это такое, — возразила я намеренно высокомерно. — Лучше многих людей.
Ее глаза расширились в притворном удивлении. Я не раз видела подобное саркастическое выражение на лицах людей и отнюдь не радовалась, когда оно оказывалось направленным на меня.
— Ох, правда? Где ты провела последние два года?
— А где ты провела последние пять? Ты бы в жизни не узнала, что я сбежала, если бы тебе случайно не сообщили об этом.
— Не сваливай с больной головы на здоровую. Я отсутствовала, потому что так было нужно. Ты отсутствовала из желания шататься по магазинам и поздно ложиться спать.
Моя обида и замешательство переплавились в ярость. Видимо, мне никогда не искупить последствия нашего с Лиссой побега.
— Ты понятия не имеешь, почему я сбежала! — сказала я, повысив голос. — И ты не имеешь права высказывать какие бы то ни было предположения о моей жизни, поскольку тебе о ней ничего не известно.
— Я читала отчеты о том, что произошло. У тебя были основания для беспокойства, но действовала ты неправильно. — Ее слова звучали формально и жестко, она хорошо смотрелась бы на месте нашей учительницы. — Нужно было просто обратиться за помощью.
— Не к кому мне было обратиться, поскольку я не имела твердых доказательств. Кроме того, нас всегда учили думать самостоятельно.
— Да. С ударением на слове «учили». Учебой ты была обделена на протяжении двух лет. Вряд ли ты можешь читать мне лекции насчет правил поведения стража.
Я постоянно втягиваюсь во всякие споры, что-то в моей натуре мешает мне избегать их. Поэтому я привыкла защищаться и выслушивать оскорбления. Я толстокожая. Но почему-то, находясь рядом с ней, — в тех редких случаях, когда я находилась рядом с ней, — я чувствовала себя почти трех лет от роду. Ее позиция унижала меня, а упоминание о пропущенных занятиях — очень болезненная тема — заставляло чувствовать себя еще хуже. Я скрестила руки на груди в попытке имитировать ее позу и ухитрилась самодовольно улыбнуться.
— Да? Ну, мои учителя так не думают. Несмотря на пропущенное время, я догнала своих одноклассников.
Она ответила не сразу; в конце концов ровным голосом она произнесла:
— Если бы ты не сбежала, то, возможно, превзошла бы их.
Развернувшись четко, по-военному, она зашагала по коридору. Спустя минуту зазвонил звонок, и в коридор с урока Стэна высыпали ученики.
После этого даже Мейсону не удалось развеселить меня. Остальную часть дня я провела в состоянии раздражения и злости, уверенная, что все перешептываются о матери и обо мне. Пропустив ланч, я отправилась в библиотеку за книгами по физиологии и анатомии. Когда пришло время занятий с Дмитрием после уроков, я практически сразу же бросилась к манекену и кулаком ткнула его в грудь, чуть-чуть влево, но ближе к середине.
— Здесь, — сказала я. — Сердце здесь, ограждено грудиной и ребрами. Можно мне теперь получить кол?
Скрестив на груди руки, я устремила на него победоносный взгляд, ожидая, что на меня обрушится град похвал. Но Дмитрий просто кивнул в знак подтверждения с таким видом, словно мне и прежде следовало знать это. И да, следовало.
— А как ты преодолеешь грудину и ребра? — спросил он.
Я вздохнула. Только ответишь на один вопрос, тут же возникает другой. Типично.
Большая часть занятия была посвящена этому. Он продемонстрировал несколько технических приемов, с помощью которых легче всего убивать. Его движения выглядели изящными и смертоносными одновременно. Казалось, они не требуют от него никаких усилий, но я понимала, что это не так.
Когда внезапно он протянул мне кол, до меня сначала даже не дошло.
— Ты даешь его мне?
Темные глаза сверкнули.
— Просто глазам своим не верю! Ты проявляешь сдержанность? А я-то думал, ты тут же схватишь и заработаешь им.
— Разве не ты учишь меня проявлять сдержанность? — парировала я.
— Не всегда.
— Но в отношении некоторых вещей.
Я услышала подтекст в произнесенных мною же словах и удивилась, откуда он возник. Я уже давно смирилась с существованием множества причин, по которым нельзя даже думать о Дмитрии в романтическом ключе. Время от времени я как бы забывалась и в глубине души хотела, чтобы и с ним такое происходило. Было бы приятно почувствовать, что он все еще хочет меня. Сейчас я подумала, что вряд ли я до сих пор свожу его с ума. И эта мысль нагнала тоску.
— Конечно. — Всем своим видом он демонстрировал, что мы обсуждаем исключительно проблемы обучения. — Равновесие. Понимание, когда можно бежать вперед, а когда лучше постоять на месте.
Он в особенности подчеркнул последние слова. На мгновение наши глаза встретились, и меня словно пробило электрическим током. Он понимал, о чем я говорила. Но, как всегда, игнорировал подтекст, оставаясь моим учителем. Вздохнув, я выбросила из головы мысли о нем и напомнила себе, что вот-вот прикоснусь к оружию, о котором мечтала с детства. Тут же вернулись воспоминания о доме Бадика, где побывали стригои. Пора сосредоточиться.
Неуверенно, почти благоговейно я протянула руку и сомкнула пальцы на рукоятке. Металл оказался холодным, от соприкосновения с ним кожа ощущала легкое покалывание. На рукоятке он был вытравлен для удобства, но, проведя пальцем по остальной части, я почувствовала, что поверхность гладкая как стекло. Я взяла кол и поднесла поближе к себе, внимательно разглядывая и привыкая к его тяжести. Беспокойная часть меня хотела развернуться и пронзить один манекен за другим, но я посмотрела на Дмитрия и спросила:
— Что я должна сделать сначала?
В характерной для него манере он еще раз повторил основы — то, как нужно держать кол и двигаться с ним. И потом наконец позволил мне атаковать один манекен, и тут-то я и поняла, какие усилия потребуются в такой схватке. Эволюция поступила очень умно, защитив сердце грудиной и ребрами. Дмитрий ни на мгновение не утратил терпения и усердия, старательно проводя меня через все этапы и поправляя в самых мелких деталях.
— Всаживай его между ребрами и вверх, — объяснял он, глядя, как я пытаюсь просунуть кончик кола через щель в костях. — Так будет легче, потому что ты окажешься ростом ниже большинства своих противников. Плюс можешь воткнуть кол под нижний край ребер.
По окончании занятия он забрал у меня кол и одобрительно кивнул.
— Хорошо. Очень хорошо.
Я удивленно посмотрела на него. Обычно он не склонен расточать похвалы.
— Правда?
— Ты действовала так, словно тренировалась годами.
Когда мы покидали тренажерный зал, я не смогла сдержать счастливой улыбки. Уже у самой двери я заметила манекен с вьющимися рыжими волосами. Внезапно все, что произошло сегодня на уроке Стэна, тяжело обрушилось на меня. Я нахмурилась.
— Можно, в следующий раз я проткну вот этого?
Дмитрий надел пальто — длинное, коричневое, кожаное. Оно очень напоминало ковбойский пыльник, хотя он в жизни не признал бы этого. Он тайно восхищался Диким Западом. Я никогда не понимала этого, но, с другой стороны, его музыкальные предпочтения тоже казались мне странноватыми.
— Не думаю, что оно того стоит, — ответил он.
— Но все же лучше, чем если бы на его месте оказалась она, — проворчала я, вешая рюкзак на плечо.
Мы покинули гимнастический зал.
— Насилие не решит твои проблемы, — глубокомысленно заявил он.
— Она — одна из этих проблем. И мне казалось, весь смысл моего обучения в том, что насилие и есть решение.