В противоположном обычному, общепринятому смыслу сопоставляются в "Лествице" понятие о радости и печали, о смехе и плаче. В этом же ракурсе надо рассматривать и все якобы положительные сдвиги, происшедшие в Акакии Акакиевиче. Приобретя в идее о шинели "приятную подругу жизни", он потерял первое, необходимое условие для сохранения бесстрастия - уход от мира и отвержение его.
И вот шинель потеряна. Отчаянные поиски шинели доводят героя до уныния. Башмачкин уже на краю гибели: "уныние есть разслабление души, изнеможение ума, пренебрежение иноческого подвига, ненависть к обету ...>. Муж послушный не знает уныния ...> уныние же для инока есть всепоражающая смерть" (39, 103-104). Его поведение теперь полностью противоречит смирению ("раз в жизни хотел показать характер"), вплоть до полного "пренебрежения подвига": "Весь этот день он не был в присутствии (единственный случай в его жизни)" (2, т.3, 127).
Печаль и уныние - спутники "беспорядка", сначала внешнего ("он прибежал домой в совершенном беспорядке"), а затем и внутреннего. После беседы со значительным лицом, героем уже полностью овладевает то безобразие души, которое приводит его к предсмертному бреду.
В предсмертном бреду Акакий Акакиевич прозносит гневливые, злые слова. Слушая их, "старушка хозяйка даже крестилась" (2, т.3, 131). Это еще один момент соприкосновения с "Лествицей". "Крайняя степень гневливости обнаруживается тем, что человек наедине сам с собою, словами и телодвижениями как бы с оскорбившим его препирается и ярится" (39, 89). В "Лествице" находим много примеров такого состояния, когда страждущий сие делается как бы безумным и иступленным" (39, 116). Описание смерти одного старца особенно напоминает гоголевский текст: "За день же до кончины своей он пришел в иступление, и с открытими глазами опирался то на правую, то на левую сторону постели своей и, как бы истязуемый кем-нибудь, он вслух предстоявших говорил иногда так: "да, действительно, это правда; но я постился за это столько-то лет" ...> Поистине страшное и трепетное зрелище было сие невидомое и немилостивое истязание; и что всего ужаснее, его обвиняли и в томъ, чего он и не делал ...> В продолжении сего истязания душа его разлучилась с телом" (39, 84).
Финал "Шинели" перестает быть фантастическим, если признать идею шинели равноценной греховному помыслу, и посмотреть на него в свете обратной перспективы.
Хотя агиграфический, житийный подтекст "Шинели" представляется нам бесспорным, однако в ряде статей, затрагивающих эту тему, на наш взгляд имеются явные несоответствия и натяжки. Так, например, в статье итальянской исследовательницы Ч.де Лотто приводится цитата из Гоголя: "Затем сожжен второй том "Мертвых душ", что так было нужно. "Не оживет, аще не умрет", говорит апостол. Нужно прежде умереть, для того чтобы воскреснуть" (1, т.8, 297). Слова эти толкуются иследовательницей как острое стремление Гоголя к жизни после смерти и "осознание необходимости смерти как средства достижения подлинной жизни через воскресенье" (22, 135).
Безусловно, Гоголь желал именно этого. Однако процитированные слова из апостола "Не оживет, аще не умрет", скорее свидетельствуют о намерении впоследствии восстановить второй том "Мертвых душ" в обновленном варианте. Известно, что Гоголь нередко уничтожал первые варианты своих произведений, после переделывая их заново.
"В "Шинели" вопрос о Божьей правде слышен лишь в далеком отголоске, слабом, как жалобное восклицание Акакия Акакиевича "Зачем вы меня обижаете?" Это мир, в котором люди не то что забыли о Боге, а может быть сам Бог о них забыл..." - пишет В.Террас (72, 75).
Сходство "Шинели" и жития святого Акакия становится вполне объяснимым, если принять во внимание знакомство Гоголя с "Лествицей". В творчестве большого писателя нет ничего случайного, и все многочисленные нити, связующие повесть Гоголя с житием св.Акакия говорят о вполне осознанной ориентации писателя на житийные каноны и житие преподобного Акакия в частности.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В работе был проведен анализ общих традиций житийного жанра, объединивших житие преподобного Акакия и повесть Гоголя "Шинель". Причем, кроме бросающегося в глаза внешнего сходства судеб св. Акакия и героя Гоголя, были прослежены основные общие моменты сюжетного развития: послушание, стоическое терпение, способность выносить разного рода унижения, далее смерть от несправедливости и - жизнь после смерти.
Но сходство, почти поразительное, тем не менее не ограничивается лишь сходством судеб Акакия Акакиевича и св. Акакия. Много общего и у образов их гонителей, виновников их смерти, - старца "дерзкого нрава" и значительного лица. И тот и другой сталкиваются с необъяснимым с земной точки зрения событием - встречаются с теми (Акакий Акакиевич, св. Акакий), виновниками чьей смерти стали, и под воздействием пережитого потрясения,
"пораженные страхом",
возвращаются к добродетельной жизни.
Такие совпадения не случайны, и не являются лишь свидетельством внешнего сюжетного заимствования. Н.В.Гоголь обращается в "Шинели" к самому процессу порабощения Акакия Акакиевича страстью, проходит с героем по пути, влекущим того к падению. В этом смысле судьба Акакия Акакиевича является примером неосмыленного монашества, напрасного расходования подвижнических дарований. Многие места из "Шинели" прямо перекликаются с житием св.Акакия, приведенным преподобным Иоанном Синайским в "Лествице".
Интерес к святоотеческой литературе сопровождал Гоголя всю жизнь. После смерти писателя, разбирая уцелевшие от сожжения бумаги, его друзья обнаружили среди них значительное количество выписок религиозного содержания. Граф А.П.Толстой, в доме у которого жил последние годы Гоголь, писал своей сестре С.П.Апраксиной о множестве тетрадий копий и выдержек из переводов св.отцов. Известны многочисленные выписки из Кормчей книги, выбранные места из творений св.отцов и учителей Церкви, а также Церковные песни и каноны.
Сохранились приведенные в работе свидетельства о существовании выписок Гоголя из "Лествицы" под заголовком "Из книги: "Лествица", возводящая на небо", что доказывает хорошее знакомство Гоголя с "Лествицей" и с приведенным в ней житием св.Акакия частности.
Очень часто в современном литературоведении о Православии пишут и рассуждают как об одной из культурологических категорий, таких, например, как мифологизация, ренессанс, барокко и др. В то время как для большинства русских писателей XIX века (да равно как и русского человека вообще) Православие является намного большим, чем просто одним из составляющих всестороннего образования. Православие - это взгляд на мир, система ценностей, одно из тех свойств, присущих русской душе, которое проявляется даже в тех сферах человеческой жизни и творчества, которые напрямую не ориентированы на религиозное восприятие. Так и творчество Гоголя невозможно в целом понять и оценить вне духовных категорий.
Как житийная литература, наряду с сохранением памяти о святых подвижниках, предполагала определенное нравственное воздействие на читателей, так и Гоголь надеется на аналогичное просветительское влияние своих книг, должное пробудить человеческое в человеке. Очевидно, именно поэтому им и была предпринята ориентация на житийный жанр и использованы некоторые элементы агиографического стиля.
"Шинель" оказала огромное воздействие на русскую литературу. Современники и следующие поколения писателей и читателей - русских, а позднее и зарубежных (из произведений Гоголя "Шинель" получила, вероятно, наибольшую международную известность и по сей день оказывает сильное влияние на зарубежное искусство), поняли значение этой повести очень широко. Ее воздействие определило самый гуманизм русской литературы. Сделалась знаменитой фраза: "Все мы вышли из гоголевской "Шинели". Говорил ли действительно эти слова Достоевский, которому их приписала традиция, мы достоверно не знаем. Но кто бы их не сказал, не случайно эти слова стали "крылатыми": очень многое и важное в русской литературе вышло из гоголевской "Шинели", из повестей Гоголя.