Форман высвободил руку.
— Именно так я и начинал, Харри.
В этот же день Форман объявил об изменении в графике съемок.
— Послезавтра мы все собираемся около «Хилтона» в семь утра. Целый день съемок в горах, все обеспечиваются питанием и свежей водой. Грузовики повезут оборудование, для актеров и труппы будут автобусы. Есть вопросы?
Вперед выступила Саманта.
— Ничего, если я поеду на своей машине, Пол? В такую ужасную погоду я, наверное, не выдержу поездки на автобусе.
— Если только вы будете на месте, когда понадобитесь мне.
Этим же вечером Форман, Бристол и Гарри Макклинток собрались в номере продюсера, чтобы разметить график съемок на конец недели. Они прошлись по сценарию Формана, планируя оставшиеся сцены так, чтобы снять максимальное количество полезного материала при минимуме затрат.
— Я внес изменение в сцену примирения героев, — заявил Форман.
— Для чего это? — вскинулся Бристол.
— Таким образом вводная сцена снимается в горах, — не то продолжил свою мысль, не то ответил на вопрос Форман. — Сразу же за этим изображение на экране размывается, и мы оказываемся на пляже. Что сэкономит нам почти четыре часа работы.
— Хорошо. Это больше похоже на дело.
— Послезавтра всех актеров второго плана уже можно будет распустить. Мне потребуется только Саманта, чтобы сделать пару вставок. Потом снимаем Джима и Шелли. Последний день — только одну Шелли. Я разработал один эпизод — «фантазия Шелли». Гарри, я хочу, чтобы камера взяла очень крупный план, следила за ее глазами. Потом идет ее сон, или мечта, в которой она видит себя ныряющей с тех высоких утесов…
— Проще простого, — отозвался оператор. — У нас уже есть кадры с ныряльщиками. Остальное — дело лаборатории.
— Не пойдет. Я хочу снять ее на фоне скал, обнаженной…
— Теперь ты меня понимаешь! — воскликнул Бристол.
— Днем, ночью? — захотел узнать Макклинток.
— Днем. Звук не нужен.
Макклинток почесал нос.
— Должно получиться одним дублем.
— Ты так мне ни разу и не говорил, как собираешься закончить картину, — заметил Бристол.
— Как-нибудь вот так, — ответил Форман. — Фантазия Шелли: она прыгает со скалы, длинный медленный полет вниз. Зритель наблюдает. Потом быстрый наплыв, и мы видим ее обнаженное тело, распластавшееся на камнях внизу, вокруг него плещется море. Камера застывает, и Шелли в объективе кажется бабочкой, приколотой к листу бумаги. Потом камера медленно поднимается, дает панораму залива, следуя за изящно парящим над водой парашютистом…
— Звучит неплохо, — прокомментировал Бристол. — При условии только, что ты закончишь все вовремя.
Своим аккуратным и плавным почерком, который неизменно завоевывал каллиграфические награды в школе, Саманта подписала каждый из шести экземпляров контракта. Рядом расписался Тео, поставив свою тщательно выработанную и абсолютно неразборчивую подпись. Он протянул бумаги Бернарду, который положил их на столик с изразцовой поверхностью перед Марселлой, показывая, где она должна поставить свою подпись в качестве свидетеля.
— Вот! — воскликнул Бернард. — Готово! Я предлагаю отпраздновать.
Служанка принесла шампанское, Бернард разлил его по бокалам и произнес тост:
— За долгие и выгодные отношения!
Тео улыбнулся Саманте.
— С удовольствием выпью за это!
Опустив глаза, она сделала маленький глоток.
— Это отличное шампанское, — сказала Марселла.
— Двадцать пять долларов США за бутылку, — объявил Тео. — Я им торгую. Мой стиль…
Бернард взболтнул шампанское в своем бокале.
— В американских бизнесменах есть некое уникальное je ne sais quoi[135], которое я нахожу привлекательным. Француза в такой ситуации больше бы занимала красота и культура. Японец кивает и кланяется, считая невозможным показать свое отрицательное отношение к чему бы то ни было. Немец — ну, что можно сказать про немца, — он бы организовал празднество и отдавал приказы.
— А американец? — осторожно спросила Саманта.
— Je ne sais quoi, — повторил Тео, сам удивляясь своему невыразительному, типично американскому произношению.
— Точно, — подтвердил Бернард.
— Насколько я знаю, у вас есть сын, — сказала Марселла, поддерживая светскую беседу.
Тео улыбнулся своей печальной отцовской улыбкой.
— Я боюсь, у нас слишком мало «заряда», как сказало бы его поколение. Вы же знаете, какие они сейчас, — все в поисках конца радуги на небе, при этом даже не осознавая, что это всего лишь иллюзия.