— Но добрался все-таки.
— Я голосовал на дороге, на четырех попутках ехал. Я думал, что ошибся, что ты где-то в другом месте.
— Ты был такой замученный.
— С моим папашкой еще не таким будешь.
— Понятно!
Он вздохнул. Она поцеловала его.
— Я рад, что нашел тебя, — сказал он.
— Я тоже.
Они лежали так несколько минут, потом снова поцеловались. Она просунула свой язык к нему в рот.
— О-оо, — выдохнула она, не прекращая поцелуя. — Я на тебя запала, с самого начала, ты меня завел. Я сказала Ливи…
Она взяла его руку и направила ее под грубое шерстяное серапе[67], которое было на ней надето. Больше на Беки ничего не было. Ее грудь легла в руку Чарльзу.
— Все, что хочешь, — зашептала она, неловко пытаясь расстегнуть его брюки. — Совсем все…
«Боже, помоги мне, — подумал он, вспоминая свою мать, Джулию: — Как там она говорила, спрашивая Чарльза, что ему купить на день рождения?» — «Все, что хочешь, дорогой. Тебе нужно просто сказать мне, и это будет твоим».
Он провел ладонью по ее бедру, по сильным ягодицам, пальцы дотронулись до треугольного холмика волос, заскользили ниже.
— Мне хорошо…
— Мне тоже, — ответил он тихим голосом. Как бы он хотел, чтобы все это происходило по-другому, чтобы они были сейчас одни. Но в то же самое время ему нужно было, чтобы все сейчас проснулись, увидели его вместе с Беки, вот так.
Чарльз снова ее поцеловал.
— Что-то не так? — спросила она.
— Ничего.
«Тео, и Бетти Саймонз, и Вера Май…» — он вздрогнул и снова почувствовал холод.
— Это кайф, — сказала она, вставая на колени. Она сняла серапе и отшвырнула его; теперь ее груди казались двумя огромными белыми мишенями, а волосы на лобке высохли и потеряли свой мокрый блеск.
— Кайф, — повторил он вслед за Беки.
— Потрогай меня там.
Он послушно просунул руку между ее ног.
Дыхание вырывалось из нее, как из тяжелоатлета, толкающего штангу. Она сдернула его брюки до колен.
— Какой красивый. Красивый. — Она наклонилась и поцеловала Чарльза, наполнила свой рот его естеством.
Гнев обуял его, гнев отчаянный, мстительный, непреклонный, полный злобы, и Чарльзу стало стыдно. «В том нет ни капли ее вины: она делала только то, что сама считала правильным и великодушным, любящим. Она не Вера Май, а я не Тео. Правильно? Правильно.» Он дотронулся до ее щеки, потом до затылка.
— Иди сюда, — попросил он. — Ложись со мной.
Она легла. Повисла секундная тишина, и она начала дрожать.
— Все в порядке, — сказала она. — Так всегда бывает. Когда я возбуждена, то начинаю дрожать. Только… произнеси, пожалуйста, мое имя вслух. Просто, чтобы я знала, что ты знаешь, это я. Просто скажи его один раз, чтобы я могла убедиться, что ты его помнишь.
— Беки…
— Ах! — Она дотронулась пальцем до его губ. — Это так мило и дружелюбно!
Форман лежал в своей кровати в номере «Сеньориала» и приказывал себе заснуть. Он опустошил свой мозг, выкинув из него все мысли, образы, фантазии и ночные страхи. Силой воли изгнал напряжение из кожи, мускулов и суставов. Он вытягивался и свертывался калачиком, открывал и закрывал глаза, ерзал и вертелся. Он лежал расслабленно и свободно, уносясь к столь близкому краю забытья и забвения.
Внезапно какой-то капризный нерв в паху натянулся, и Форман моментально проснулся. Его мысли унеслись назад, в Хикилиско и к Дженни. «Ты никогда не ощущаешь отсутствия этого до тех пор, пока не лишаешься этого». Пальцы Формана помимо его воли сомкнулись на дрожащем пенисе, члене, органе, — как ни назови, все его. Он отдернул руку и спрыгнул с кровати, потом, быстро одевшись, вышел из отеля. Он не разрешал себе думать о том, куда идет, приказал мозгу отключиться.
Ссутулив плечи, Форман бесцельно брел, постепенно уходя из центра и забираясь в пустынные улочки и аллеи, которые вели его то вверх, то вниз. Его сердце бешено колотилось, легкие работали с трудом, а в ушах эхом отдавалась музыка.
Таверна. Вращающиеся створки дверей. Резкий желтый свет, звук музыкального автомата и Текс Риттер оплакивает «Зенит». Форман заложил большие пальцы за пояс, презрительно, в манере ковбоев из вестернов, скривил рот, превратил свои глаза в лед, который должен вселять ужас в сердца мужчин, и вошел внутрь.
Только для туристов. Все тщательно спланировано и отрепетировано. Официанты все в черном, с серебряными позументами. Огромные сомбреро болтаются на спинах, на поясе в кобурах игрушечные пистолетики. И señoritas с большими, темными, как вишня, глазами, в малиновых, плотно обтягивающих фигуру платьях. Форман бросил изображать Гари Купера, подошел к стойке и заказал текилу[68]. Он опрокинул стакан, закусил лимоном с солью, заказал еще. Потом — пальцы его дрожали — зажег сигарету и попытался отвлечься от своих низменных желаний.