— Готово! — откликнулся Алан, разминая плечи.
Чем дальше они продвигались по пустыне, тем чаще приходилось останавливаться на такие вот пятиминутки, чтобы проверить повозки и лыжи, на которых они катились, привести в чувства животных и людей. Люди страдали больше всего. Двоих торговцев пришлось отправить в обратный путь. Не выдержали они солнечной любви да песочной ласки.
Алан усмехнулся в отросшие усы и провел по ним ладонью. До земель пустынных племен оставалась неделя пути. А в душе становилось все неспокойнее. А что, если девчонка не соврала? Пытался Алан в городе узнать последние новости, спрашивал у людей, что да как. Но никто не знал о болезни, шарахались от чужеземца, да шептали проклятья. И от этого становилось все тревожнее.
Оказавшись в своей повозке Алан натянул свежие штаны и рубаху, пряча за пазухой фляжку с травяным настоем. После ночи с равийкой к нему вернулись воспоминания, которые сильнее прежнего терзали душу. Снова он уходил от любимой. Снова отказывался от всего, во что верил. Потому что нельзя было так. Нельзя было использовать труд чернокожих. Нельзя было принуждать их отдать жизнь за народ, который их никогда за своих не считал. Не было в этом ни чести, ни благородство. Лишь голый расчет, приправленный каплей цинизма. Для всех этих великих воинов, что сражались на границе, такие, как Радан и Наиду – были пушечным мясом. Убьют – никто горевать по ним не стал бы.
Тяжело вздохнув, наемник ополоснул лицо и тихо фыркнул, опуская тяжелую голову между колен.
— Алан? — в проеме входа в шатер показался Радан. — Ролан не сможет встать в повозку. Умертвили его. Пеной изошелся, даже Ричард не помог.
Алан опустил взгляд на руки, сжимающие какую-то серую тряпку.
— Свободных не осталось?
Друг покачал головой.
— Только мучаты. А те в повозку не встанут. Сам понимаешь, не для того они.
— А что в повозке?
— Ткани. Шелка да прочее.
— И на кой на войне шелка? — вдруг разозлился наемник.
— Так не для воинов, для их жен да матерей.
Алан покачал головой.
— Распределите товар по другим повозкам. А эту…разберите. Отправим в огонь или с собой повезем, тут как Шайхан решит.
Радан быстро кивнул и скрылся из виду, оставив Алана в одиночестве. А тот стиснул голову, отгоняя прочь воспоминания. Но те и не думали отступать, потянули за собой, заставляя тонуть и захлебываться в прежних чувствах и мыслях…
***
Глухие стоны доносились из подвала. Алан пригнулся, чтобы головой не задеть выпирающий приступ. И оглянулся, чтобы проверить, что никто за ним не следовал, а потом со вздохом нырнул в подземные недра. Звуки усилились. С каждым шагом Алан сильнее чувствовал подступающую к горлу тошноту. Наконец, он достиг темной клетки с гибкими черными телами, распластавшимися на холодной земле. Новый стон заставил тело офицера дрожать.
— Эй, — прикрикнул он.
Один из заключенных поднял голову, попадая под неясное мерцание света, льющего из узкой щелки в стене.
— Хррр, — закашлялся он, орошая камни под собой бордовой кровью и заваливаясь обратно на землю. Второй даже не двинулся. Лишь тяжело вздымающаяся грудь да тихие хрипы, раздающиеся из его горла, давали понять, что раб пока жив. Но надолго ли?
Тяжело сглотнув, Алан достал из-за пазухи связку ключей и вставил один из них в тяжелый замок, отделяющий рабов от свободы. Ключи звякнули. Алан стиснул зубы. По спине его тек ручеек пота. Если застанет кто – головы ему не сносить. Негоже знатному воину за рабов вступаться. Негоже их судьбу вершить. И не важно, что Правитель рабство давно упразднил. На границе всегда были свои правила и свои законы. Да такие, что не подчиниться никто не рисковал. Своя шкура ближе.
Наконец, ржавый замок поддался и, поддерживаемый дрожащими руками мужчины, соскользнул на пол. Дверь открылась. Но что теперь? Алан приблизился и потряс Радана за плечо.
— Эй, — тот приоткрыл один глаз и дернулся было подняться, но с тихими стоном упал ниц.
— Ребра, — прошептал сухими губами. Алан сжал зубы, сдерживая гневный узел, завязавшийся в груди.
— Я помогу. Но мне нужно, чтобы ты встал. — Тихо ответил он, хватая друга и перекидывая его руку через плечо. Тот ругнулся, но сопротивляться не стал и, превозмогая боль, поднялся на колени, а затем, морща лоб и до треска стискивая зубы, встал. Ноги его не держали.