Чувствуй, чувствуй страх перед чернейшим мраком. Они заберут твоё сердце и душу в тот туман и в те сумерки, что навсегда застынут над твоим миром, как до этого было в других мирах. Умолкнет последняя скрипка — и настанет черёд гаснуть пламени твоей земли. И больше никогда не воспылать ему — сумерки опустятся и станут навек твоим небом, а твой мир навек сольётся с их миром в прочнейшее соединение. Тени из глубины мироздания явятся твоему взору — и это будет последнее, что ты увидишь.
Ты не заметишь начала, а когда увидишь конец, назад пути уже не будет. Когти, летящие на чёрных крыльях сумеречного тумана, будут глашатаями сопряжения сфер. Навеки…
По-моему, я закричал, и крик мой напоминал вопль древнего человека, впервые узревшего звёзды. Мне было плевать, что подумают люди — ведь они не видели и не слышали того, что открылось мне. Я бросился бежать, отбросив ногой со своего пути скверную тварь, которой не должно было существовать, как и всего того, что происходило вокруг. Я бросился бежать, продолжая исторгать из себя сквозившие отчаянием нечленораздельные звуки. Если бы было в этом мире место, где можно было укрыться от этого вселенского кошмара…
Но я знаю, что мне делать. Во вселенной есть миры, что не пересекаются друг с другом через углы и грани. И в них нет хода этим и иным тварям, при мысли о которых душа жаждет раствориться в первичном бульоне. Один из моих немногих друзей поведал мне о землях, что лежат по ту сторону сна, по которым ему довелось странствовать. Уже год я ничего не слышал о нём — и, подозреваю, он остался там навсегда, ибо те земли блаженны.
Я купил в аптеке снотворное — сильнейшее из тех, что были доступны там. Сейчас, когда я дописываю эту хронику, сидя за столом в своей комнате, передо мной лежит горсть матово-белых таблеток. Я скреплю и запечатаю листы рукописи, а затем как можно дальше зашвырну их за окно, после чего единым махом прокомпостирую сразу все билеты в царство снов. Надеюсь, всё получится, и я не увижу того, что станет с этим миром.
Я не знаю, сколько у нас остаётся времени — год? месяц? несколько дней? день? Также я не ведаю, почему именно мне открылось всё это. Я знаю лишь, что всё это — правда.
И если ты найдёшь мою хронику, то не спеши выбрасывать её, приняв за записки сумасшедшего. Мир уже не спасти, но людей — ещё можно попытаться.
О нет, вот они, облепив мой тополь, в тлетворном безмолвии смотрят на меня сквозь распахнутое окно! Скорее, им не взять меня! Последние строки, и я буду уже далеко.
Помни — сейчас осталось меньше времени, чем ты думаешь.
Гораздо меньше.
ДМИТРИЙ КОЛЕЙЧИК
ПРЕДИСЛОВИЕ К АДУ
Рай — это отсутствие ада.
|1] Я выстрелил себев сердце и упал в кресло. Сердце всё ещё колотится. Жаль, я, похоже, остался жив. Впрочем, какая разница? Магдалина Блэр, — из рассказа Кроули, — взорвала себе голову. Но даже это бы её не спасла
Кроули не всё просёк.
|2] Они изгоняют из меня демонов, глупцы, не зная, что уже сами давным-давно демоны. Они изгоняют самих себя! Ах. милый исполнительный санитар, я покажу тебе! Смотри не застрелись потом…
«И я считаю немного неоправданным писать подобные рассказы от первого лица. Видите ли, герой в конце встречается лицом к лицу со злом. Автор до этого чётко даёт понять, чем это грозит. А значит… кто же нам всё это рассказывает?» — рассуждение автора-сочинителя страшных историй из какого-то интервью (цитируется в эссе «Писатель и Тьма», но не указан источник).
«И действительно, кто нам всё это рассказывает — все эти ужасные и смертельные, полные безнадёги и безысходности истории? Рассказчики-персонажи по всем раскладам погибают, но продолжают разговаривать с нами в режиме онлайн, рассказывая свои истории в прошедшем, а то и в настоящем времени… Откуда мы слышим их голоса? Из какого жуткого места они присылают свои рукописи, откровения и печальные исповеди?