Поверьте, удалённые мной комментарии не внесли бы большой ясности, поскольку скриптор по отношению к этим «откровениям» находился почти в том же положении, что и читатель, — он мог слышать только голос, говорящий как есть, и служащий единственным посредником между известным нам миром, который мы называем «реальностью», и Адом. И голос этот он облёк в текст в точности, а текст перед вами.
Присланные мне фрагменты уже были пронумерованы, но не в хронологическом порядке (например, седьмой документ помечен как «поздняя запись», а восьмой — как «ранняя»). Возможно, скриптор, который вёл протоколы и делал расшифровки, пытался составить эти документы в некой логической последовательности. В этой же последовательности я и предлагаю их читателю. Орфография и пунктуация сохранены.
[3] Моё сознание слишком безоблачно. Я не воспринимаю факторы окружающего мира, которые стремятся меня расстроить. Я всё понимаю, я проникаю во всё слёту: проношусь мгновенно, словно по залам Музея Всего-Всего-Всего-Всего, где за доли секунды воспринимаю каждую мелочь в каждом зале, и опрометью — в следующий зал. Такое ощущение, что обнимаешь весь мир. И весь мир обнимает меня, и весь мир во мне. Бесподобно!
Музыка. Клокочущая внутри энергия. Пульс. Вальс. Ангельские духовые и скрипки. Струны вибрируют на запредельных частотах творя сущее. Тело вытягивает, как струну; дух звенит — я падаю в чёрную розу космоса, их тут много — цветник прекрасного садовника, который не устаёт возделывать свой сад; я был бы счастлив порваться на этой высокой ноте, разлететься осколками инструмента по всей вселенной, чтобы пропитать её собой. Музыка пронизывает всё — всё объединяет, задаёт ритм. Я путешествую вдоль звуковой волны. Ничто не способно мне помешать; я укрепился, обрёл телесность в частотах, в колебаниях звука. Чем была живая ткань моего мозга, если не резонатором, делающим звук больше, чем просто звуком, но некой абсолютной исчерпывающей категорией?
Я выстрелил себе в сердце и упал в кресло. Сердце всё ещё колотится. Я устал, но ничего не могу поделать с собой, музыка правит моим телом (духом?). Я продолжаю угловатые рваные движения (духа?), стремительно наращивая их темп. Райская музыка.
Смотрю вокруг широкими глазами; казалось бы, вижу окружающую меня скудную обстановку, но не вижу её. Сейчас зрение имеет наименьшее значение из всех моих чувств, оно мало связывает меня с миром. У меня другое зрение — необычное — мёртвое. И я начинаю видеть ритм…
Вот оно — творение!
— Вставай! Разве я не велел тебе встать?
— А кто?.. — взмолился я. — Кто ты?
— У меня нет имени в краях, где я теперь обитаю, — печально отозвался голос, — я был смертным, теперь — демон. Я был беспощаден, а стал жалостлив. Ты слышишь, как я дрожу. При каждом слове у меня зубы стучат, но не от стужи в ночи бескрайней. А от невыносимого ужаса. Как ты можешь мирно спать? Я не знаю покоя от вопля этих вселенских терзаний. Видеть их свыше моих сил. Так вставай же! Вступим вместе в вечную ночь, и я отворю перед тобой могилы. Не сама ли это скорбь?.. Смотри!
Этот эпизод — из рассказа Эдгара По «Преждевременные похороны». Дальше демон показывает герою бесчисленные разверстые могилы, в которых — погребённые заживо. Некоторые из них закопаны совсем недавно и ещё корчатся, задыхаясь в своих могилах, закутанные в саваны, как большие личинки насекомых. Другие уже умерли — мучительную долгую смерть, настигшую их за гробовой доской, навеки запечатлели жуткие скульптуры их высохших тел, застывших в корчах и судорогах. И лишь немногие трупы лежат смирно — как их и закопали, — это те, кому повезло умереть над землёй, а не под, — редкие счастливчики.
Американский поэт и сочинитель страшных историй Эдгар Алан По боялся быть похороненным заживо во время летаргического сна. Очень распространённая в те времена фобия. Страх По, вероятно, был так глубок, что даже не позволял писателю говорить о нём прямо, признаться в этом страхе самому себе. Рассказ «Преждевременные похороны» оформлен в целом в ироническом тоне: после нагнетания ужаса на доверчивого читателя короткими историями в стиле газетной хроники о некоторых жертвах летаргии и поспешных похорон, главный герой рассказывает свою историю: как он панически боялся, что с ним произойдёт то же самое, и принял все необходимые меры предосторожности, но не избежал горькой участи. Однако его «преждевременное погребение» оборачивается фарсом, нелепым недоразумением, случившимся по пьянке. После того, как ситуация счастливо разрешилась, герой как бы путём шоковой терапии излечивается от своей фобии, живёт и здравствует дальше.