Можно предположить, что сочиняя этот рассказ По хотел одолеть и собственный ужас — выжечь его едкой иронией, насмешкой; отписаться от этого страха и от вероятной участи в самом деле обнаружить себя однажды заживо погребённым. И не стоило бы вспоминать сейчас о «Преждевременных похоронах», если бы речь шла только о пустой фобии: медицина стала совершенней, врачи уже давно не допускают таких оплошностей и констатируют смерть безошибочно. Тем более — перед погребением вас аккуратно разрежут, вынут органы, сольют кровь, зашьют, забальзамируют, разукрасят, и под землю вы сойдёте красивый и наверняка мертвее мёртвого. А то вас и вовсе сожгут — кремация нынче пользуется заслуженной популярностью, и нет причин взрывать свою голову, как Магдалина Блэр, чтобы наверняка избавить себя от переживаний гниения и растворения собственного трупа и осознанной личности. Переживания, которые может зафиксировать угасающий разум; его остатки, по фантастическому допущению Алистера Кроули, теплятся в уже мёртвом теле за счёт остаточной электрической активности нейронов. Это было бы страшно, будь это правдой, не так ли? Но не так, дело вовсе не в гниющем трупе, который продолжает чувствовать. Чувствует дух, или душа если угодно.
Меня, например, кремировали. Но всё повторилось в точности, почти дословно, как в избранных эпизодах достопамятного рассказа По. Умерев, я очутился в красной комнате без мебели и видимых источников освещения. Посреди комнаты располагалось дымящееся кострище, на жарких углях лежал я — не испытывая никакой обжигающей боли. Демон предстал предо мной и подал мне руку:
— Вставай! Разве я не велел тебе встать?
Что увидел я, когда исчезла первая стена комнаты? Я увидел битвы, войны — мелкие войны примитивным холодным оружием, такие древние и незначительные, что о них никто и не помнит уже, кроме профессиональных историков. Я видел грабежи и изнасилования — женщин, детей и крепких мужчин — сперма смешалась с кровью и невыношенными плодами. Пожары, в которых горели заживо люди… Внезапно ко мне вернулись физические ощущения. Мне стало нестерпимо жечь всё тело снаружи и изнутри, когда я слишком долго задержался взглядом на горящей часовне, в которой скрылись монахи. Я ощутил унижение изнасилования, поругания моей воинской доблести и моей материнской любви и долга, и детский ужас перед страшным, вонючим, громким, закованным в железо, который бьёт меня по лицу плетью, бросает моё тело на поленья, так что рёбра в моём хрупком теле ломаются, и — рвёт меня изнутри… горло забивает плотный, как мокрая вата, запах жаренного людского мяса — Господи, иже еси на небеси… не убоюсь, пройдя долиной теней… — или ещё какую-то шептал я бесполезную молитву, которой меня научила костлявая черепаховая мать, покрывшаяся кожей, твёрдой, как у змеи, или отец, мягкий, как его развороченные внутренности после того, как тот жуткий воин рассёк его, — и долина теней передо мной открылась — (потом были войны пострашней, охватившие мир целиком) — долина страданий, вечного горения, пыток, момента, когда твою плоть рассекает клинок, цепь, шипы, стальная перчатка с когтями как у крокодила, горячие медные пластины быка, внутри которого я находился, жгли невыносимо, запахи собственной горящей плоти и костра, разведённого под этим медным идолом, забивали мне глотку, и я радовался, просил бога, чтобы стало больше невыносимого смертельного чада, потому что если это сработает — если это задушит меня сейчас — не придётся жариться заживо до самой смерти — о, скорее бы пришла сама смерть!
Мгновения тысячелетий калейдоскопически сменялись, накладывались друг на друга, сознание распадалось на стёклышки — в каждом отражались миллионы смертей, миллионы отчаяний и скорбей, ненависти и проклятий — и всё это одновременно! — голова готова взорваться!
Демон крепко держит меня за руку, вот уже все стены красной комнаты растворились, и мы несёмся над адом, который собран, как мозаика из эпизодов человеческой истории — и каждый эпизод сохранён навеки, он не кончается никогда!
— Как тебе? — спрашивает демон. — Это ли не печальное зрелище?
И вдруг я узнаю демона, узнаю человека за его мерзкой и необъятной глазами демонической личиной — о, боже! — это же Эдгар Алан По, — но в кого он превратился?!
— Я был смертным, теперь — демон, — подтверждает он мою догадку. — Я не смог, я устрашился описать всё как есть, когда мне пришло откровение ещё в бытность мою человеком. Но не избежал необходимости выбирать после смерти. Сердце моё не вынесло этих страданий, я предпочёл их сохранить навсегда, всегда помнить, смотреть прямо — лицом к лицу с ужасом — на основы мироздания без всякого дурмана. Довольно! При жизни я искал утешения в опиуме и вине. Но довольно! Я делал это из жизнелюбия, уповая на смерть как на избавление. Но смерть не приносит избавления… Это всё обман, жалкая ложь! И такой лжи, которая мне открылась после смерти, я принять не мог — надо же быть последней падалью! — чтобы забыть всё это, — предать себя! Теперь мои глаза широко открыты и взор не затуманен лекарством.