Для музея самая смерть не конец, а только начало; подземное царство, что считалось адом, есть даже особое специальное ведомство музея. Для музея нет ничего безнадёжного, «отпетого», т. е. такого, что оживить и воскресить невозможно».
Я привязывал его к кровати покрепче, как просил святой отец, — или кто он там — этот пучеглазый тип без век? — а он смешивал свою кровь с вином и опускал туда замызганное чём-то чёрным распятье. Пациент казался спокойным. Я всё увижу сам, сказал он. В этот момент мне показалось, что я вижу себя его глазами — снизу вверх.
. . . . .
[7] Двое полулежали на траве под звёздным небом тихой ночью — старик и молодой. У старика были копыта и седые космы по всему телу, он пил густое красное вино и был весел. Молодой был прекрасным юношей с перерезанной шеей — он был жертвой, умирающим и воскресающим богом, музыкантом и ремесленником, земледельцем и рыбаком; — старик был природой, землёй. Из глубокой не засыхающей раны на шее молодого лилась кровь, или густое красное вино; он поил старика — тот приближался к нему и, приобнимая за плечи, склонял над своей чашей, — одной рукой сладострастно и нежно отклоняя назад его голову, шире распахивая рану, лил в чашу вино… или кровь.
Между ними происходил диалог.
Старик:
Юноша:
Звёзды молча смотрят вниз. Им интересно, кто кого победит.
Старик поднимал свой кубок пить здравие молодого, когда говорил. Его пенис, огромный, как у Приапа, сочился чёрной вязкой жидкостью. Молодой становился пунцовым и отстранялся, потом становился багряным как виноград сминался, словно его давили, исходил соком…
Чёрные венчики творения, чёрные розы космоса, тычинки и пестики, опыление, звёздная пыль, мука и бриллиантовая соль рассыпанные на ткани космоса, измазанные мёдом туманности, газовые облака, ледяная пыль, пройдя через которую, тело твоё станет похоже на сито, изорванное в лохмотья сквозными ледяными пулями… Этого ли ты хочешь, отправляясь в путь, покидая эту планету в поисках бессмертия? Я открою тебе секрет: в каждом чёрном бутоне, скрытого от пытливых вооружённых телескопами и радарами глаз в непроницаемой тьме, ты уже находишься, разобранный, разорванный острыми щипцами запоминающего устройства на маленькие кусочки, имя которым — мгновения! Там ты существуешь во всех направлениях, в каждом лепестке чёрной розы, раскрываясь сразу всеми лепестками, как цветок, нараспашку, отдавая всего себя страданиям и боли, удовольствиям и наслаждениям всех сортов, и таких — им несть числа! — которые приносят боль и страдания другим распахнутым и наивным, как ты, цветкам. Счастье и благородство, ужасы и мерзости прошли через тебя ледяными пулями, ты теперь холод лохматый, как расхристанная Андромеда, знаток кошмаров и упоений, пороков и добродетелей, маркиз де Сад и Махатма Ганди, Лао Цзы и Гитлер, вспомни, как ты забил до смерти поленом свою мать, что потом сделали с тобой менты на допросе и зэки в тюрьме? И после этого ты ещё ищешь какого-то иного ада?! Безумец, приди ко мне и я дам тебе благодать, я дам тебе опиум, чёрный, как сам космос, золотой, как Солнце, которое ты оставил за спиной, — он исцелит тебя, он разъест, как ржавчина, твою память, твою невыносимую боль и отвращение, разъест, как ржавчина, твой грех и ненависть к себе, и ненависть ко мне, — такую детскую обидчивую ненависть ко мне… Иначе ты сойдёшь с ума от этого всего — боли и вины неизбывной, ты превратишься в дикое бешенное животное, верещащее и проклинающее всё и вся, скулящее, визжащее и рычащее как весь мегалемегетон разом! Взгляни на них! Узнаешь ли ты в ком-то из них хоть крупицу образа человеческого? Это всё были праведники… А теперь они — демоны!
Истинно говорю тебе: рай — это опиум! И только через меня можно войти в царствие небесное, жри же меня и будь мной!..
Клокочущая чёрная жижа, насколько хватало зрения, хлюпала и пузырилась, хлюпала и бормотала не переставая — слова, слова, слова… сцепки слов. Очень цепкие сцепки слов — это её когти, — они должны зацепить меня, привлечь на свою сторону обещаниями блаженства и устрашениями вечным ужасом и безумием такой глубины, что она стремится к бесконечности, как масса Чёрной дыры в центре вселенной — чёрный рот, чёрный рот! — говорение не прекращается никогда, чёрная жижа бурлит и бормочет непрестанно на всех языках мира искусно переставляя слова и фразы так, что порой они казались бессмысленными, но невероятно визуальными и осязаемыми, обладали запахом и вкусом, и ещё целым спектром тёплых чувственных оттенков, имени которым не найти ни в одном языке мира. Хлюпала и пузырилась, бормотала, увещевала изо всех сих, стращала и приманивала, проникая в самое сокровенное, в сердце, в душу, в ум, в то — чем я был!