Или в волчьей норе… Что вы ожидаете увидеть после смерти? Ничего. На ваше счастье.
Так не будет!
Нельзя сидеть в сторонке!
Вы — часть воспоминания Бога. Всё существование от начала и до конца времён — воспоминание Бога, — таков единственный способ его бытия! Разве можно простить грешников? Запросто! Ему нет до них дела, рай для всех — всеобщее милосердие и попытка компенсации за ужасы жизни — имеет неприятную оборотную сторону — ад тоже для всех!
Я работал санитаром в психиатрической лечебнице, и не верил во всю эту бесовщину, пока не стал свидетелем изгнания бесов из одного пациента. Набожные и суеверные его родители приволокли какого-то священника с Лемегетоном и заплатили мне, чтобы я впустил их ночью, и всё было шито-крыто. Я держал этого человека за плечи, пока он терял человеческий облик, и сонм демонов, бывших когда-то людьми вопил через него страшные откровения. Я слышал и видел всё!
Теперь я не знаю, жив я или мёртв. Я даже не знаю, кто я, как меня зовут. Я помню, что когда-то был чёртовым санитаром, теперь — имя мне Легион!
Я видел всю вселенную от начала и до конца. Прошлое и будущее слитые в единое «сейчас»! Вы не останетесь в стороне — вы уже там, только не пришло вам пока время вспомнить!
. . . . .
[8] OTУПЕЛ Я ДО УЖАСА. ЧЁРНЫЕ ТЕНИ НЕ ПОКИНУТ МЕНЯ ДО УТРА!
Перед смертью я испытал сильнейшее чувство тошноты. Словно всё моё нутро собралось разом извергнуться наружу. Ощущение чудовищно неприятное. А главное — выходить через рвоту было совершенно ни к чему, ведь мне широко разрезали живот.
Всё нутро, словно, хотело выйти из меня — уже бесполезной и признанной негодной к ремонту оболочки, — и существовать отдельно. Тогда я задумался: а что же такое — моё нутро? Ведь не просто же потроха. Как бы мои потроха могли жить отдельно от меня? — это же абсурд!
Но тошнило меня вполне физически. Хотя спазмы были недостаточно сильными, чтобы выдавить из меня рвоту. Или вообще — они мне только чудились?
Тошнота была основным чувством. И я подумал: господи, как же это мерзко оказалось! Я никогда не думал, что будет так мерзко умирать. Больно — да. Жалко — да. Страшно — да, конечно! Но не мерзко, не настолько мерзко!
И тогда я вывалился из себя из отвращения к себе! Шлёпнулся неаккуратно, как огромный слизняк, с противным хлюпом прямо на пол. Впрочем, я и так уже лежал на полу к тому времени — в своей прежней оболочке. А теперь, вот, стал лежать иначе…
Я был влажным и липким и сочился какими-то секрециями. Мне нравилось это чувство — чувство выделения. На влажность мою сразу налипли опилки и всё… тело? — ну пусть будет тело, — зачесалось. А рук-то уже не было… И я попытался ползти, но лишь спазматически содрогался. Наверно, со стороны на это было неприятно смотреть? Простите! Я ведь тогда ещё не освоился со своей новой формой и не наловчился передвигаться.
Я трепетал, потому что меня внезапно охватила лёгкость… и холод. Холод был неприятен. Вы не могли бы это изменить в будущем?
Моя бывшая оболочка показалась мне… странной. Как мог я — такой большой, оплывший и хлюпкий! — влезать в эту кожу?! Как только не лопнуло это слабое тело раньше, пока носило меня? Правда, от своего нового вида я тоже был не в восторге. Лучше уж превратиться в огромного таракана!
Потом на мне стали вырастать пузыри и лопаться. Как многочисленные мозоли, знаете? Или следы от ожогов — когда волдыри пузатые вырастают. Но только тонкостью своей и непрочностью они были похожи на мыльные пузыри. Представляете?
Только эти пузыри сразу лопались как появлялись, а появлялись и взрывались они очень быстро и всё забрызгивали своей жидкостью — новые обои, натяжной потолок… Я как раз делал ремонт…
И я при этом растворялся, словно разбрызгивался по квартире, как силиконовый герметик. Последнее, что от меня осталось — это глаза, лежащие в липкой луже.
И мои глаза — то есть я, поскольку глаза, это всё чем я тогда был, — увидели, как этот психопат тащит моё тело… то есть, которое раньше было моим, то есть мой труп. И я вынужден был на это смотреть!
Я не мог отвести взгляд, потому что — никаких глазных мышц, только яблоки. Не было век, чтобы зажмуриться.
Это казалось невыносимым, и я загадал желание, чтобы всё это, наконец, кончилось!
И всё внезапно кончилось. Совсем.
— То есть, после смерти ничего нет? — Ничего. — С кем же я тогда разговариваю? — С духом. С призраком. Или с демоном — как угодно. — Но откуда же вы взялись, если это не ваше посмертное существование? — Я был всегда. — А эта история, — то есть вашей смерти, — разве это не ваша история? Разве это не вы умерли, и теперь рассказываете мне всё это после смерти? — У меня много историй, это одна из них. Теперь и эта история — моя. Но нет того, кто передал мне её. Того уже нет. — Что же с ним случилось? — Он исчез. Умер. И для него всё кончилось. Он стал мной, а я им. Он один из моих ликов. Имя нам — легион, вместе мы — ад, и так всегда было. — А что испытал этот человек, когда стал целым с вами, с легионом? — Если можно так выразиться, он испытал ужас…