Старик… Как странно, что я не помню его имени. Для меня он остался безымянным Стариком. Тощим, седым, в больших круглых очках…
Теперь мы возвращались к нему — две грязные фигуры на фоне унылых холмов. На спинах мы тащили рюкзаки, тяжёлые кирки и небольшие острые лопаты. Ружья болтались на ремнях, перекинутых через плечи. Приклады хлопали по ляжкам, а стальные дула смотрели в небо, в глубокую синюю бездну.
Кое-где виднелись большие прогалины каменистой почвы. С холмов стекали ручьи, скапливаясь в мутные лужи. Слежавшийся снег хрустел под ногами.
Мы вернулись к Старику за одиннадцать дней — это быстрее, нежели тот путь, что был проделан в обратном направлении. Незачем было разрывать холмы, хоть чем-то напоминающие курганы. Незачем было долбить лёд, обливаясь потом. Мы шли по изведанной тропе.
Я плохо помню тот отрезок — вероятно, он был очередным провалом в моей памяти. Но я помню, как однажды утром с юга пришёл туман. Сырая мгла мешала зрению, скрыла собой очертания предметов. Но к полдню солнце разогнало его, и я увидел, что мы пришли.
Старик был перед нами. Впереди возвышался большой холм с еле заметным крестом на вершине.
Каменная пирамидка, под которой он стоял, слегка развалилась, но сам крест также ровен, как и прежде. Толстые стёкла очков, лежащие рядом, отражали лучи солнца. От вида их, меня одолели воспоминанья. Безрадостные. Скорбные.
Своей смертью Старик предал меня. Он умер как-то неожиданно, случайно — поранил ногу, неизвестно чем, неизвестно как. Затем нога стала опухать — вероятно, грязь попала в рану. Старик не подавал вида, а может, просто не замечал в бреду своих идей. Он хромал — это было. Но, мало ли, что с ним могло случиться?
В один «прекрасный» день он упал, как подкошенный..
Была зима, и белой пеной сыпал снег. Старик лежал в снегу: худой и длинный. Когда я наклонился, то ощутил, как от него исходит жар. Морщинистое лицо налилось кровью, стало красным, как помидор. Его начал бить озноб.
Я был в ужасе.
Мы обернули Старика в одеяла и наши тёплые куртки. Мы разожгли вокруг три мощных костра. Растирали его спиртом, брызгали водой в лицо, но мук одолеть не смогли. Он умер, не протянув и полного дня…
Это был кошмар. Тыкым метался вокруг тела, хлеща воздух руками. Выкриками он отгонял духов смерти. Вся какофония, издаваемая им, тонула в снежной завесе, и лишь затем отозвалась где-то далеко протяжным волчьим воем.
Всё время я был около Старика, припав к нему ухом, пытался расслышать, разобрать слова, шевеленье губ. Он должен был что-то сказать… Но он молчал.
Я надеялся и слушал, и слушал… Пока не понял, что Старик мёртв.
Он предал меня, тощая бестия! Он бросил меня! Предал!!!
В глазах потемнело. В гневе мир стал чёрным и злым. Должно быть, я проклял Старика, громко и не один раз.
Затем я убежал и долго бродил неведомо где, заметаемый снегом… Мне хотелось накинуться с кулаками на какую-нибудь скалу, чтоб костяшки разбились в кровь. Я возненавидел тот день, когда твёрдо решил отправиться с ним в Зону Тишины, в это опасное, безлюдное место. Я не замечал, как течёт время, как меня заносит снегом, а ноги уносят меня прочь, всё дальше и дальше. Но спустилась ночь, и жуткий мороз заставил опомниться — искать путь к костру.
Лишь каким-то чудом я добрался до места. Но Старика уже не было.
Пока я бродил чёрт знает где, Тыкым выдолбил в земле неглубокую яму на вершине холма. Он окурил это место дымом, очистил заклинаниями, укрыл тело усопшего пирамидкой из камней, что смог найти под снегом.
У этой пирамидки я и простоял на коленях всю ночь, горько рыдая и кусая руки. А утром, когда снег перестал падать, разыскал заледеневшее дерево и из веток его соорудил крест.
Забрать бы назад те проклятья! Слова не вернешь, и оттого хочется разорвать себе грудь руками… Может быть, это поможет…
Тыкым, по обыкновению, что-то бормочет, но я не слушаю… Впрочем, ему это и не нужно. Наверное, рассказывает о местных зверях. О том, какие они сильные, злые. «О! — говорит он. — Какие тут лоси! Большие и свирепые. А рога! На них, как на лавке, могут рассесться трое мужчин. О, какие тут волки! Жадные, хитрые демоны, а глаза горят как угли. А уж медведи! — говорит он. — Огромные, как твоя скала. Клыки — что твой нож». Но я не слушаю, и слова пролетают мимо. Теперь я знаю, что нужно делать — у меня есть мой сон…
Старик… ты не смог указать мне дорогу. Теперь ты разлагаешься здесь, проклятый и оплаканный мною в один день. Но я знаю, в каком направлении вести поиски. Теперь у меня есть сон. Я пойду по нему, как по карте. Пойду вперёд, к своим сокровищам…