Когда я закрываю глаза, я становлюсь одинокой, пропадает все. Пустота родная и плотная, тишина целительная, воздух есть, свет пить. Я с радостью укладываюсь спать и отдаюсь сну, ни к чему не стремясь. Так танцуют дервиши, кошки нежатся. И я хотела бы остаться здесь, в доме, но по причине принадлежности к телу здесь я гость. От моего пупка тянется нить, я вся в ней. Покойно, но время возвращаться.
Я видела ручей, однако привлекал меня не он, а тот путь, что в его сути. Это как прыгнуть в аквапарке в крытый винт, зажмурившись, визжишь от радости безвластия и безотвратности, тело направляет, ты только и делай, что не сопротивляйся, радуйся и тебя помотает, да выплюнет на песок. То же было и со мной. Мне хотелось свежести.
-Тебе хотелось свежести и в ту темную, теплую ночь, когда ты потихоньку вышла из дома, оставив нас с дочкой. Ты думала, что я спала, но нет – рядом с тобой я всегда сторож и тогда, вместе с лязгом замка, стало мне ясно, что простить тебя шансов в этой жизни больше нет, -мамочка перебила мой упоительный рассказ так, что я чуть не захлебнулась.
– Тогда зачем ты пошла за мной?
– Я ведь была в теле мужчины
– А.
Человек, слушающий мой рассказ, расслышит интонацию горлового пения в слове «ручей». Человек, читающий мой сюжетец, прошмыгнул сквозь мысль, опрокинув ряд букв, буквам нет цены нынче. Это слово хочу пояснить. Я хочу перейти с вами на один язык, в одну систему координат ценностей и ключей. То, о чем мечтает девица, застрявшая промеж себя и тем, что она имеет, пусть это будет утюг или гитара. То, о чем она мечтает в укромном уголке сначала, а потом нагло и бесстыдно как кошка в марте. То, о чем она боится сказать себе вслух, потому что бабушка учила не говорить таких слов в доме, иначе не прогонишь. Она молит о разрушении. Чтобы кто-то мощный и сильный, а главное храбрый и безрассудный, без преувеличения жадный и одновременно леденящий душу , невоспитанный ни одной известной культурой выбрал внезапно и конкретно принципиально и безоговорочно- её , и не спрашивая захлестнул в свой собственный мир. Чтоб та очнулась и понимала, что бабка знала, о чем говорит.
И ты ведь знаешь, мой читатель, так не говори мне, что я пишу красиво, но ничего не понятно. Вот теперь представь, что это и есть мой ручей. Узнавание обоюдных радостей человеку доступно с первого взгляда. Я плюхнулась в него. Это ничего не стоит в начале, но чтобы вылезти, не поранившись надо заплатить, это как влюбиться. Не делай так, живи аккуратней, коли рассчитываешь на скромный паёк от внешнего мира, из тёмного её кармана. Я плюхнулась в прохладный ручей, разбираться с течением пришлось сразу, меня тащило вглубь и вдаль единовременно, вот это решение, последствия меня поджидали за извилистым поворотом.
Вы делали аляпистые фотографии у водоёма? Там где бедро игриво приветствует смотрящего, наблюдающего, взгляд томно припущен тщеславными ресницами, комками слепленными водостойкой тушью? Там еще всегда платье и волосы разметены и от фотографа вы ожидаете понимания и чтоб он зачикал вашу страсть и нежность? Делали, факт. Мы все такие, потому что когда-то в своём самом первом рождении водоём манил нас и мы оступались, а сейчас живём безопасно, живём живьём в жилете, создаём кто иллюзию, кто настроение, но когда стану бабкой, буду клясться, что в ручей плюхнуться стоит.
Впереди был водопад, я что-то сделала со своим телом, все остальные мои детишки вылились из меня в обиде. И больше не хотели возвращаться, я так и валялась в траве, на берегу, пока голос и шершавые руки не растеребили мои раны. Открыла глаза и не испугалась, рядом была женщина, настолько фактурная, настолько спокойная, что и разум и эмоции вернулись ко мне и я доверившись отрубилась восстанавливаться после падения дальше.
Её глаза цвета холодного неба и руки теплоты уровня земля дали обогрев всех частей, будто я к ней и шла, будто она – то мне и нужна, будто она даст дом. В правом верхнем углу висит коса кореньев, вздутых и битых плодов. Солнечный свет просачивается сквозь крышу из ветвей, мерцает. Здесь воздух обогретый – плотный плед тканый . Передо мной сидела та женщина, ноги её запечатались в сосуд, знаком бесконечность, перекатываясь с боку на бок, она не разливая жидкость в чаше, подносит её к моим губам, я хапаю жадно. Напиваюсь, и отвалившись на лежанку из сухих прутьев, исследую женщину нюхом, взглядом, лбом. Она не смотря мне в глаза, глубоко заглядывала внутрь, нагло и заботливо шарилась по внутренним органам, лимфатической и кровеносной , нервной системам. Я почувствовала эту инспекцию сильнее, когда она начала увеличивать темп раскачки бедер и открыла рот, чтобы начать свои песни. Её голос – это как раз самый острый инструмент, который женщина запустила ко мне в душу. Он лился и наполнял меня золотым светом, пробуждал клетки эпидермиса к восстановлению, сухожилия наполнялись кровью, её голос создавал вибрацию в колене и кулаках, что их разжало. Я вдруг обнаружила, что сражение с ручьём окончено, я расслабилась. Это хорошая женщина. Я хочу соединиться с ней и благодарить, однако есть странность – она голограмма. При каждом движении одна целая и приятная делилась на разные. Правая сторона её лица не совпадала с левой, будто принуждала меня выбрать определенную точку зрения на нее, левая нога её при повороте вправо меняла очертания заставляя выбирать фокус восприятия её реальности. Когда я обозначила её голограммой – она проявилась.