В полседьмого Тео проснулся от звонка будильника и первым делом вошел в Интернет и открыл свежий выпуск «Страттенбергской газеты». Остатки сна слетели с него при виде жирного заголовка на первой полосе: «Набирающий популярность клип расшевелил противников шоссе». Под статьей он увидел два снимка — цветной кадр из видеоролика, где ребята в желтых масках позируют у вывески Джексонской начальной школы, и сделанная накануне групповая фотография, под которой были перечислены имена активистов.
Холодея, Тео пробежал статью глазами, молясь про себя, чтобы его слова нигде не исказили и чтобы он не сказал ничего такого, за что его можно было бы привлечь к ответственности. Флэй подробно передал содержание клипа, набравшего уже пятнадцать тысяч просмотров, и даже привел ссылку. Оказывается, видео доставило немало проблем членам комитета округа: все пятеро не знали, как отбиться от разъяренных телефонных звонков, возмущенных писем и даже разгневанных граждан, являвшихся в офис комитета округа с требованием личной встречи. Флэй не поленился съездить в Джексонскую школу и взять интервью у родителей. Одна из них — мать четверых детей, сообщила, что в ее большой семье целых семнадцать избирателей, и никто из них в жизни больше не проголосует за тех членов окружного комитета, которые одобрят строительство шоссе. Другая мамаша поклялась забрать из школы своих детей и оплачивать надомных учителей. Чей-то разъяренный отец сообщил, что уже организует других родителей и собирает деньги на адвокатов, чтобы добиться отмены проекта шоссе. Учительница подготовительных классов, чье имя не называлось по ее просьбе, заявила: «Я шокирована отсутствием заботы о безопасности детей».
Неудивительно, что единственным членом окружного комитета, согласившимся разговаривать с репортером, стал Митчелл Стэк, чья решимость ничуть не уменьшилась. Он заявил, что клипа не видел, но назвал его «ребяческой выходкой». Он приветствовал звонки, имейлы и личные визиты, сказав: «Это и есть демократия. Я верю в Первую поправку — право на свободное выражение мнения — и настаиваю, чтобы высказались все жители округа». После этого Митчелл долго распространялся об огромных преимуществах новой трассы.
Тео пробормотал:
— И ни одного слова о том, что твой зятек заработает кучу баксов в случае утверждения проекта.
В дверь постучали, и вошла миссис Бун.
— Ну что, доброе утро, сынок. Начал день со свежей прессы?
Тео улыбнулся — его раскрыли.
— Доброе утро, мам.
— Какао, — сказала Марселла, подавая ему одну из кружек.
— Спасибо.
Миссис Бун присела на кровать, с трудом втиснувшись между Тео и Судьей, и опустила взгляд в свою кружку.
— Хорошая статья?
— Очень, — отозвался Тео. — Я очень волновался.
— И хорошо. Всегда полезно поволноваться, когда в дело вмешиваются репортеры. Но Норрис Флэй действительно неплохо поработал.
— А папа читал?
— О да. Мы уже обсудили статью на кухне.
— Он расстроился?
Мать потрепала сына по колену:
— Нет, Тео. У нас с твоим отцом все же есть гордость. Но нас беспокоит, что ты оказался в гуще драки, где детям, пожалуй что, и не место.
— Да ладно тебе, мам! А как же ученики начальной школы и те, кто ходит в спорткомплекс? Им придется дышать дизельными выхлопами. А те, кто, как Харди, потеряет землю и даже дом?
Миссис Бун, улыбаясь, пила какао. Сын был прав, однако он не понимал, насколько жестокой становится политическая игра, когда ставки так высоки.
— Я пришла не спорить. Ты ведь у нас один, поэтому мы с отцом над тобой трясемся.
— Поверь мне, я это знаю.
Повисла долгая пауза. Мать и сын смотрели в пол. Отпив большой глоток какао, Тео сказал:
— Мам, общественные слушания в следующий четверг. Я очень хочу пойти. Вы с папой не будете против?
— Нет, конечно. Я тоже пойду. Я против шоссе и хочу, чтобы члены окружного комитета это знали.
— Здорово! А папа?
— А вот папа, наверное, не пойдет. Ты же знаешь, он недолюбливает митинги.
Миссис Бун ушла. Тео вместе с Судьей тоже спустился на кухню. Утренний ритуал он проделал быстрее обычного: душ, зубы, брэкеты, одежда и завтрак.
Ему не терпелось побежать в школу.
Глава 26
Поздно вечером, запершись у себя в комнате, Тео открыл ноутбук и начал печатать письмо, которое обдумывал несколько дней. Он очень сомневался, что решится его отправить, но все равно писал.
Уважаемый Митчелл Стэк!
Ко мне попали некоторые документы, из которых явствует, что ваш зять Стю Малзоун владеет двадцатью процентами акций компании «Паркин лэнд траст». Остальные акции принадлежат Джо Форду и еще двум людям. Еще у меня есть юридический документ, называемый опционом, по которому «Паркин лэнд» получает право приобрести двести акров земли у мистера Уолта Бисона возле Суини-роуд, если новое шоссе будет одобрено членами комитета округа Страттен. При чтении этих документов становится понятно, что ваш зять настроен неплохо заработать на шоссе. Стало быть, и у вас есть существенная личная заинтересованность в проекте. У меня нет способа узнать, что́ вам обещал Джо Форд, но я уверен — газетчики выяснят. Они найдут много интересного, роясь в вашем грязном белье. Если в четверг вы проголосуете за шоссе, я передам эти бумаги Норрису Флэю из «Страттенбергской газеты». Если же вы проголосуете против проекта, тогда сомнительная сделка вашего зятя с Джо Фордом нигде упомянута не будет, по крайней мере, мной.
Остаюсь искренне ваш,
Обеспокоенный избиратель.
Много чего почерпнув из юридических справочников, Тео знал, что посылать анонимное письмо не противозаконно. Любой может воспользоваться почтой США, чтобы отправить письмо или посылку любому лицу, не называя себя. Если анонимное письмо не содержит угроз, то отправителя нельзя обвинить в преступлении — разумеется, если тот все же будет установлен.
А вот противозаконно ли угрожать? Тео мучился этим вопросом не один час. Чтобы совершить преступление, угрожающий должен иметь явное намерение и возможности привести угрозу в исполнение. Например, если А угрожает убить Б, но говорит это не всерьез, тогда криминала в этом нет. Если А угрожает убить Б и реально готов это сделать, но при этом А полностью парализован и его возят в инвалидом кресле, тогда у него нет возможности исполнить свою угрозу. А вот если А совершенно серьезен и имеет возможность исполнить обещанное, тогда его угроза подпадает под определение преступления.
Вот за подобные тонкости Тео и любил юриспруденцию.
В случае с Митчеллом Стэком угроза Тео обнародовать информацию не будет расцениваться как уголовное преступление, даже если он не шутит и действительно приведет ее в исполнение. Почему? Потому что борьба с коррупцией — это не угроза убийства. Вскрывать факты коррупции — не преступление; убийство же остается таковым.
Не на шутку волнуясь, Тео перечитал письмо, чувствуя себя Давидом, замахнувшимся на Голиафа. Мистер Стэк — влиятельный политик, пятнадцать лет занимающий главный пост в совете округа. Он входил в совет еще до рождения Тео. Кем мальчишка себя возомнил, пытаясь напугать такого человека?
Но ведь его, Тео, поймать не должны. Если он все же решится отправить письмо, то так, что ни одна живая душа не догадается, откуда оно взялось — в этом и состоит смысл анонимных писем. Тео наденет резиновые перчатки и не станет лизать марку; в письме и на конверте только компьютерный шрифт, ни единой рукописной буквы. Письмо он распечатает в школе, где автора невозможно отследить. Бросить письмо в ящик лучше на окраине, где нет камер слежения. Тео был уверен, что со всем этим справится.