«Я о тебе наслышан, поэтому буду начеку».
«Я тебя вижу и даже шутить поостерегусь».
Везти Егора собрались не на волах, а на пароконной подводе, что немного радовало, хоть до вечерней зари в станицу прибудут. В тюрьмах при царе он не сиживал, но кое о чем был наслышан от тех, кто там не раз бывал. Рассказывали всякое, потому что тоже видели всякое и в разных временах, и при разных властях, но общего было вот что: чем ближе к темноте, тем менее активны работники тюрьмы. В бумажки-то запишут, а вот в смысле устроить и покормить арестанта – велик соблазн отложить на завтра. И это станица, а не Ростов и не Новочеркасск. Может, и спать придется на голых досках или похуже. А сам он сидел… ну разве что в начале Вешенского восстания, с вечера и до утра.
Пока конвоиры курили, прибежала сестра Даша с узелками в руках. Конвоиры оказались людьми и позволили ей брата обнять, не испугались возможной передачи бомбы или чего-то еще.
– Ты, братик, не переживай, мне Миша говорил, что к Первому мая будет амнистия, кого вообще карать не будут, а у тех, кто уже в тюрьму посажен, обычно третью часть срока там прощают. В прошлом годе даже две амнистии были, в мае и в ноябре. Наверное, те, кто прошлой весною в тюрьму посажен, на Первомай домой пойдут.
– Год вместо расстрела – это неплохо. Но бог с ней, с тюрьмой и прочим, ты-то как?
– Живем с Мишей-старшим, и Мишутка при нас. Мой Миша малого не обижает, учит его разным премудростям, и Мишутка к нему тянется. Надя в прошлом году глотошной захворала. Мы ее в станицу отвезли, но фершал ей не помог, но хоть не мучилась, а во сне тихо умерла, не от задухи. Мама умерла перед Покровом, сердце у нее болело. Перед смертью нас с Мишей благословила, хотя Миша ей сказал, что венчаться не будет, он в партии и им нельзя. Она вздохнула и сказала, что Бог всё видит, и раз уж вместо церкви идут в Совет и на бумажке подпись ставят, он это тоже увидит.
– А где твой Михаил сейчас?
– Их сейчас на какие-то курсы послали, чему-то учить будут. Миша мне сказал, но я так и не запомнила. Я баба неученая, Мишины книжки читать пыталась, но я их не понимаю. В школу-то только одну зиму ходила, пока батюшка не сказал, что нечего девкам там делать. Он тогда старшего брата на службу отряжал и от расходов сам не свой был. Так что я к тебе подходила и просила немного подучить, и ты, спасибо тебе, никогда не отказывал. Книжки про любовь или про природу я читать могу и читаю, когда в руки попадут, но Мишины для меня никак не понятны.
– Не горюй, Дашутка, есть книги для всех, вроде сочинений графа Толстого, там все понятно, кроме слов на французском языке, а есть книги специальные. Если твоему Мише или мне дать книгу по тому, как плуги на заводах делают, мы тоже поймем только то, что книга закончилась, потому что дальше ничего нет.
Даша засмеялась.
– Я Мише напишу, чтобы он поспрашивал, что там с тобой будет, и помог, если можно будет.
– Не нужно, сестренка, еще Мишу укорят, что свойственника-бандита поддерживает. Что будет, то и случится. Мишутку только не забывайте, ему еще жить да жить, а я… Уже накуролесил столько, что на всю семью хватит и даже останется.
– Эй, пора ехать! Обнимитесь, и ты, Егор, садись на подводу!
Даша сунула брату узелки, обняла, поцеловала. Потом сделала шаг назад и перекрестила:
– Спаси тебя Христос от злобы людской, от неправедного суда и кары не по винам!
– Бывай, Дашутка, Мишутку поцелуй и Мише-старшему пожелай от меня удачи во всем. Если у вас дочка будет – назовите ее Надею. Прочие бабы наши хоть пожили, сколь вышло, и чего-то хорошего им досталось. Может, Наденька на небесах порадуется, и что-то у престола Небесного для сестры выпросит.
Ой, зря он это сказал, и самому на душе нехорошо стало от мыслей о дочке, и Даша разревелась.
К подводе подошли возница, Иван Коноплев, из тех Коноплевых, что «Густопсовые» (наверное, его очередь в подводчики подошла), и незнакомый мужчина с кожаным саквояжем. Все уселись на подводу, а из конвоиров поехал «Два аршина с фуражкой». Иван на приветствие Егора не ответил, хотя ничего плохого меж ними вроде бы не было. Наверное, решил, что здороваться с врагом для него опасно. Пущай думает, что если не поздоровается, то его в большие начальники возьмут, и будет он не землю пахать и в обозе служить по старости, а в Ростове или Москве делами воротить.