Теперь об этом смешно вспоминать, но некоторое время юный Трубоукладчиков всерьез подумывал о том, чтобы попытаться сделать карьеру в органах правоохраны. Милиция его не привлекала. Как и многие, он посмеивался над словами песни про "нашу службу", которая и опасна, и трудна, посмеивался иной раз довольно язвительно, но отдавал себе отчет, что трусоват и нерешителен, а стало быть, делать там ему нечего. Да и грошовая зарплата милицейского следователя его, мягко говоря, не воодушевляла. Другое дело - прокуратура. Возможностей побольше, а риска - не в пример меньше. Оклады там, конечно, тоже грошовые, но как-то ведь люди живут; до студенческой среды доходили иногда слухи о ментах, привлеченных за взятки или превышение власти, но о прокурорских такого слышать не приходилось.
Все изменилось, когда Вениамин связался с фарцовщиками. Вышло это случайно, и после первой удачно проведенной деловой операции он долго еще нервно вздрагивал, озирался и поспешно выходил из курилки, когда там начинали травить политические анекдоты. Потом втянулся, привык к деньгам, оброс необходимыми знакомствами. К началу летней сессии второго курса искренне не понимал, как раньше жил иначе. Открылись способности, о которых он и не подозревал, заработки давались легко и не уходили сквозь пальцы. Чураясь шумных компаний, он не зависал в кабаках, не шиковал, не тратился на импортные обновки, довольствуясь одеждой местного производства, и не баловал женщин, предпочитая скромных однокурсниц из провинции разгульным "центровым" девахам. Думал о будущем, регулярно откладывая в кубышку немалую часть дохода. Веня нимало не сомневался, что придет время, когда накопления удастся если не легализовать, то хотя бы использовать достаточно свободно. Каким образом и в каком году такая благодать наступит, он не задумывался. Просто знал - это время настанет.
Когда одного из знакомых задержали с полным карманом валюты. Трубоукладчиков сам явился в КГБ и предложил свои услуги. Шаг дался легко. Ни угрызений совести, ни брезгливости Вениамин не испытывал, а в разговоре с оперативным работником поразил бывалого капитана деловым подходом и проработанностью позиции "Я - вам, а вы - немножечко мне". К Вениамину отнеслись с некоторыми подозрениями, но он их скоро развеял, сдав органам ряд видных представителей "фарцы". Естественно, когда волна арестов затихла, он захватил освободившиеся позиции, а друзья из Комитета позаботились о том, чтобы стукача подозревали в ком угодно, но только не в розовощеком Венечке, в одних кругах известном под мажорным прозвищем Винстон, в других - под агентурным псевдонимом Сухарь. Оформлявший Трубоукладчикова капитан не блистал красноречием или отточенной наблюдательностью, а потому и кличку выбирал, отталкиваясь от внешности сексота, уже тогда обретшего солидный животик и ухмылку сытого кота.
Само собой, Веничкины взгляды на карьеру давно и радикально претерпели изменения. Поскольку не работать вовсе было нельзя, он избрал путь юрисконсульта. Первые два предприятия пришлось оставить достаточно быстро - и директора, и работяги воровали с таким остервенением, что не приходилось сомневаться: очень скоро БХСС пройдется по ним частым бреднем, и отсидеться в стороне вряд ли удастся. На третий раз Вениамину повезло, его приняли на должность в таком месте, где тырить было просто нечего. Он был предоставлен самому себе, мог заниматься делами не только по вечерам, но даже в рабочее время, и не мозолил глаза операм.
На том и погорел... Впрочем, это тогда так казалось; теперь-то Вениамин Яковлевич понимал, что судьба просто решила его разбудить, подтолкнуть к решительным действиям, грубовато, но верно показала дорогу к настоящему процветанию.
Сотрудничество с КГБ Трубоукладчиков постепенно сворачивал. Нет, он не отказывался от встреч и с прежним прилежанием выслушивал задания, но информации реальной не приносил, а то, чего не делать было нельзя, выполнял спустя рукава. Его куратор, уже получивший звание майора, предупредил, что надо дать эффектные показания против директоров тех двух предприятий, на которых Вениамин начинал свою трудовую деятельность. Как и следовало ожидать, их все-таки загребли; к следователю вызывали многих, в том числе и Трубоукладчикова, но он отбрехался, сославшись на то, что по причине малого срока работы интересующими органы данными располагать просто не может. Теперь намечались судебные слушания; к власти в Москве пришел Андропов, и у Комитета был свой, не очень ясный Трубоукладчикову, интерес в ряде "хозяйственных" дел.
Поручение Вениамин проигнорировал. В суд он, конечно, явился, но выступал без огонька, отделывался общими фразами, а пару раз умудрился и вовсе ляпнуть нечто такое, что шло вразрез с позицией обвинения. Директоров все равно осудили - виновны они были по-настоящему, доказательств хватало с избытком, один получил "вышку", второй отделался двенадцатью годами, так что Веня даже пожурил себя: на кой черт было выделываться? Пожурил и забыл, погруженный в собственные заботы: дела разворачивались лихие, прибыльные, с учетом изменившейся обстановки можно было либо голову, как тот директор, потерять, либо заработать настоящие бабки; нутром Веня чувствовал, что осталось еще немного, что очень скоро в стране начнется новая жизнь и надо быть к ней готовым... Вот и готовился в поте лица, ковал первоначальный капитал, да так заработался, что не обратил внимания, не оценил по достоинству маленький факт: майор не прислал вызова на очередную встречу.
Спустя три дня Трубоукладчикова повязали. Он бушевал и требовал связаться с Комитетом, он плакал и предлагал баснословные взятки, отвергнуть которые, на его взгляд, не мог ни один нормальный человек - все было тщетно. Пройдя проторенной дорогой: протоколы, понятые, допросы, очные ставки и опознания, он оказался в камере и, как только за ним захлопнулась дверь, завыл в полный голос.
Может, в стране и произойдут какие-то перемены. Может, действительно отпустят некоторые гайки и разрешат вздохнуть кислород - ему-то что с того? Его жизнь закончена здесь и сейчас...