«Жадина Данила!»
— Интересное решение, — заметил я, разглядывая конструкцию. — Камни создают поле внутри трубы?
— Точно! — обрадовался механик. — Вы разбираетесь! Камни генерируют течение, но сами остаются снаружи. Вода идет через трубу и выбрасывается под давлением.
— А почему семь гнезд? — спросил я, хотя уже понял принцип. — На лодках обычно два камня ставят.
— Два камня являются минимумом, — кивнул Кузьмич. — Слева и справа от трубы. Для маленькой лодки хватает. На баржах ставят пять или семь. Четные числа не используют, поскольку нарушается баланс потоков.
В дверях появился пожилой мужчина с костылем. Седой, загорелый, с изборожденным морщинами лицом речника.
— Федор, бывший лоцман, — представил Добролюбов. — Потерял ногу в аварии, но приобрел уникальный талант.
Федор подковылял к установке, не здороваясь. Приложил ухо к медной трубе, постучал костылем в нескольких местах. Прислушался.
— Третий камень сдох на четверть. Пятый вообще еле дышит. К вечеру встанем.
Он повернулся ко мне, окинул оценивающим взглядом. В его глазах читался вопрос, но прямо спрашивать не стал. Опытный человек, знает, что любопытство не всегда уместно. Такие обычно дольше живут, заметил я про себя.
— С вашими камнями, — загорелся Добролюбов, — мы сможем ходить вдвое дольше без перезарядки! А скорость какая будет!
Мы еще немного поговорили о технических деталях. Я задавал вопросы, стараясь выглядеть заинтересованным дилетантом, а не Архимагом, который создавал куда более сложные конструкции.
— Пойдемте завтракать, — предложил купец. — За едой и остальное обсудим.
После демонстрации Добролюбов повел нас не обратно в контору, как я ожидал, а в другую сторону. К длинному одноэтажному зданию, примыкавшему к складу.
Его предназначение легко было определить по запаху.
Жареные колбаски с яичницей. Свежие блины. И что-то сладкое, творожное, от чего слюнки текли.
Большой зал был заполнен наполовину. За длинными столами сидели рабочие. Кто доедал, кто только садился. Ели сосредоточенно, основательно, изредка перекидываясь короткими фразами.
Добролюбов провел нас мимо общих столов к небольшой двери в конце зала. За ней оказался малый зал. Уютная комната на четыре стола. Белые скатерти вместо голого дерева, фарфоровая посуда вместо жести, стулья с мягкими сиденьями вместо лавок. Но главное заключалось в окнах с видом на канал, а не на глухую стену склада.
— Для мастеров и приказчиков, — пояснил Добролюбов, усаживаясь за угловой стол. — Еда та же, но обстановка поспокойнее. Можно дела обсудить без лишних ушей.
Не успели мы сесть, как из кухни выпорхнула женщина лет тридцати. Полная, румяная, с тем особым цветом лица, который бывает у людей, постоянно работающих у горячей плиты. Крахмальный передник сиял белизной, косынка сбилась набок, открывая пшеничные кудри.
— Ой, Матвей Семеныч! — всплеснула она пухлыми руками. — Что ж не предупредили? Я бы что поизысканнее приготовила!
— Глаша, у тебя и так все изысканное, — улыбнулся Добролюбов. И это была первая настоящая, теплая улыбка за все время нашего знакомства. — Что там сегодня на завтрак есть?
— Блинчики с творогом, яичница с беконом, сырники со сметаной, каша овсяная на молоке. И пирожки! Только что из печи вынула, с яблоками и корицей!
— Неси всё, — кивнул Добролюбов. — И воды не забудь.
Глаша упорхнула, но через секунду ее голова снова показалась в дверях:
— Ой, Иван Петрович! Не заметила сразу! Как поживаете?
Волнов немедленно расправил плечи, выпятил грудь колесом:
— Глашенька! Свет очей моих! Томлюсь в одиночестве, жду, когда вы сжалитесь!
— Ой, да бросьте вы! — она покраснела как маков цвет, но глаза заблестели от удовольствия. — Каждый раз одно и то же! Как приходите, так и начинается!
— А что мне еще делать? — Волнов театрально прижал руку к сердцу. — Сердце не камень! Вижу вас и таю, как масло на сковородке!
— На сковородке! — Глаша прыснула в кулачок. — Вы бы еще сказали, будто как сало на шкварки!
— Глашенька, выходите за меня! — Волнов не успокаивался. — Осчастливьте старого морского волка!
— Матвей Семеныч, ну скажите ему! — засмущалась Глаша.
Добролюбов усмехнулся в седые усы:
— Бесполезно, Глаша. Я ему уже двадцать лет говорю. Он неисправим, за каждой юбкой бегает.
— За каждой юбкой⁈ — возмутился Волнов. — Я только за одной юбкой приударяю! За самой прекрасной! За самой хозяйственной! За той, что блины печет как ангел!
— Ангелы блины не пекут! — Глаша уже откровенно хохотала.