Тут снаружи раздался нестройный аккорд, и щемящий надтреснутый голос запел с надрывом:
– Ах, умру я, умру… Пахаронют миня-а…
Шерхебель удивился. Афанасий пригорюнился. Из левого глаза его выкатилась крупная богатырская слеза.
– Входи, бедолага… – прочувствованно пробасил Афанасий.
Вошёл трясущийся Альбастров. Из-под надетой внакидку ношеной лисьей шубейки, только что, видать, пожалованной с боярского, а то и с княжьего плеча, глядело ветхое рубище да посвечивал из прорехи чудом не пропитый за зиму крест.
– Хорошие новости, товарищ Альбастров! – снова воссияв, приветствовал певца Шерхебель.
Электрик был настроен мрачно, долго отмахивался и не верил ничему. Наконец взял документ и обмер над ним минуты на две. Потом поднял от бумаги дикие татарские глаза.
– Афанасий! – по-разбойничьи звонко и зловеще завопил он. – А не погулять ли нам, Афанасий, по Волге-матушке?
– И то… – подумав, пророкотал тот. – Засиделся я тут…
– Отбить у татар нашу лодку, – возбуждённо излагал Шерхебель. – Разыскать Чертослепова…
– И Намазова… – с недоброй улыбкой добавил электрик.
Отгрохотал ледоход на великой реке Итиль. Намазов – в дорогом, почти как у Шерхебеля, халате и в сафьяновых, шитых бисером сапожках с загнутыми носками – прогуливался по берегу. На голове у Намазова была роскошная лисья шапка, которую он время от времени снимал и с уважением разглядывал.
Его только что назначили толмачом.
Где ж ему было заметить на радостях, что под полутораметровым обрывчиком покачивается отбитое вчера у татар гребное устройство, а на земле коварно развёрнут сыромятный арканчик электрика Альбастрова.
Долгожданный шаг, мощный рывок – и свежеиспечённого толмача как бы сдуло с обрыва. Он лежал в гребном устройстве, изо всех сил прижимая к груди лисью шапку.
– Что вы делаете, товарищи! – в панике вскричал он, мигом припомнив русскую речь.
– Режем! – коротко отвечал Альбастров, доставая засапожный клинок.
Шерхебель схватил электрика за руку:
– Вы что, с ума сошли? Вы его зарежете, а мне опять идти к Батыю и уточнять состав экипажа?
Электрик злобно сплюнул за борт и вернул клинок в рваное голенище.
– Я вот смотрю… – раздумчиво пробасил вдруг Афанасий, глядя из-под руки вдоль берега. – Это не замдиректора нашего там на кол сажают?
Зрение не обмануло Афанасия. В полутора перестрелах от гребного устройства на кол сажали именно Чертослепова. Вообще-то, татары не практиковали подобный род казни, но, видно, чем-то их достал неугомонный замдиректора.
Самоотверженными гребками экипаж гнал лодку к месту события.
– Иди! – процедил Альбастров, уставив жало засапожного клинка в позвоночник Намазову. – И чтоб без командора не возвращался! А сбежишь – под землёй сыщу!
– Внимание и повиновение! – закричал по-своему Намазов, выбираясь на песок.
Татары, узнав толмача, многозначительно переглянулись. Размахивая широкими рукавами, Намазов заторопился к ним. Шайтан его знает, что он им там наврал, но только татары подумали-подумали и с сожалением сняли Чертослепова с кола.
Тем бы всё и кончилось, если бы замдиректора сам всё не испортил. Очутившись на земле, он мигом подхватил портки и бегом припустился к лодке. Татары уразумели, что дело нечисто, и кинулись вдогонку. Намазов добежал благополучно, а Чертослепов запутался в портках, упал, был настигнут и вновь водворён на кол.
– Товарищи! – страшно закричал Намазов. – Там наш начальник!
Итээровцы выхватили клинки. Натиск их был настолько внезапен, что им в самом деле на какое-то время удалось отбить своего командора. Однако татары быстро опомнились – умело орудуя кривыми саблями, прижали экипаж к лодке, – и Чертослепов в третий раз оказался на колу.
Бой продолжал один Афанасий, упоённо гвоздивший наседавших татар своей железной палицей.
– Товарищ Филимошин! – надсаживался Шерхебель – единственный, кто не принял участия в атаке. – Погодите, что я вам скажу! Прекратите это побоище! Сейчас я всё улажу!..
Наконец Афанасий умаялся и, отмахиваясь, полез в лодку. Шерхебель тут же выскочил на берег и предъявил татарам овальную золотую пластину. Испуганно охнув, татары попрятали сабли в ножны и побежали снимать Чертослепова. В руках Шерхебеля была пайцза – что-то вроде верительной грамоты самого Батыя.
– Ты где её взял, хазарин? – потрясённо спросил Альбастров в то время, как татары бережно укладывали замдиректора в лодку.
– Да прихватил на всякий случай… – небрежно отвечал Шерхебель. – Знаете, печать печатью…