Взамен запасного бензина, кем-то вылитого в ограде сельсовета, Платон Кузнецов доставил из города две бочки, наполненные доверху, и потому недостатка в горючем для трактора не было. Тракторист оказался не только веселым, но и трудолюбивым.
Наработавшись за день, он спал в балагане. Вернее, в балагане находились только голова и туловище тракториста, а ноги, прикрытые попоной, торчали наружу. На Баской елани, под старой березой, стоял трактор, а шагах в двух от него скупо светился костер, заправленный корьем и гнилушками, чтобы дымом отогнать беснующиеся комариные стаи. Время от времени огонек вспыхивал ярче, выхватывая из темноты фигуру безмолвно сидящего возле костра Ивана Якуни, освещал его задумчивое, сосредоточенное лицо, бороду, лежащее рядом с ним дробовое ружье.
За Марьиным болотом всю ночь выла волчица, по-видимому, созывала к логову тявкающих в камышах волчат. Ухал филин. Несколько раз над Баской еланью пронеслась сова, потом на дне оврага, в протоке, соединяющей Марьино болото с Каменным озерком, крякнула и забила крыльями по воде дикая утка.
Якуне было не до сна. Одолевал его все один и тот же, давным давно надоевший, набивший оскомину проклятый вопрос: как жить? Как все-таки избыть нужду?
Днем Якуня побывал в селе, поговорил с женой и расстроился. Кончилась в ларе последняя мука. Жена испекла из заскребышков единственную булку, разделила ее поровну: половинку детям, половинку Ивану в поле. Сама осталась без крошки. Намеревался, было, Якуня сходить в сельсовет и, как советовал Павел Иванович, подать заявление в комитет бедноты, еще раз попросить хлеба, однако не решился: совестно! Сколько же можно просить? Весной зерно получал на посев и на еду, теперь вот с помощью комитета пары поднял, хватит! Нельзя же комбеду садиться на шею со всем семейством.
Так и пробыл до рассвета в раздумьях. Когда начало брезжить, поднялся, перекинул дробовик за плечо и наладился в овраг за валежником: подходила пора будить тракториста, варить кашу.
В овраге — глухомань. По обе стороны проток — сплошные камыши, над ними — чащобы тальников, вербы, черемушника, густо опутанного буйным хмелем. Лишь кое-где торчат из оврага вершины берез и осин. На угоре высокая, уже созревшая для покоса трава, у оврага заросли иван-чая и желтой кашки.
Здесь, на опушке, показалось Якуне, будто кто-то вот только перед ним прошел по траве, примял ее, оставив за собой ровную стежку.
— Вроде, наит, человек был, — произнес он, вглядываясь в траву. — Так и есть. А куда, наит, пошто?
С вечера, пригнав трактор и остановившись ночевать близ Марьина болота, Якуня не видел по округе ни одной живой души, не замечал ночью чужого костра, и потому обнаруженный след вызвал у него подозрение.
Он вернулся назад на Баскую елань, разбудил тракториста, посоветовал быть настороже, никого к трактору и к бочкам с бензином не допускать, а сам, взяв ружье на изготовку, снова направился к оврагу.
Стежка вывела его к протоке. Тут за черемушником, почти в камышах, он неожиданно наткнулся на большой островерхий балаган, сложенный из жердей и надежно укрытый чащобой. Возле него, с поднятыми кверху оглоблями и тоже укрытая чащей, торчала пустая телега, но зато внутри балагана, сколько позволяло место все было забито мешками с зерном.
— Вот так притча! — почесав в затылке, удивился Иван Якуня. — Шел, наит, за злодеем, а набрел на клад. — Потом, сложив ладони трубочкой, крикнул: — Эй, крещеные, кто тут есть? Выходи!
На его зов никто не отозвался, но он, не поверив молчанию, обошел все тальники вокруг балагана. Действительно, никого не было. Тогда он вытащил мешок с зерном на телегу и начал пристраивать его к себе на плечо с явным намерением поживиться находкой.
— Иван Лукич, что ты делаешь-то, побойся бога! — вдруг раздался голос из-за телеги, и вслед за тем поднялся на ноги лежавший в камышах Осип Куян, хорошо знакомый Якуне, так как жили они в одном переулке. — Небось, не твое!
Иван Якуня выронил мешок, однако не растерялся и тоном, не допускавшим возражений, скомандовал:
— Ну-ка, наит, Осип, стой там на месте! Отвечай: ты пошто здесь?
— Да опусти ружье-то, Иван Лукич! — опасливо поглядывая на него, но все же оставаясь в камыше, сказал Осип Куян. — Ненароком заденешь курок, не совладаешь, снесешь мне башку. Шутка тебе, что ли, ру-жье! Спаси Христос!
— Это ты прошел, наит, по верху, самым покосом?
— Я!
— По какому делу, наит? — еще строже спросил Якуня, продолжая держать ружье в угрожающем положении. — Варначить, что ли, собрался?