— Никак, друг, нельзя принять.
— Куда же девать их теперич? Об стену, что ли?
— Вот задача! — задумался Серега. — И то правда. Ну, добро, учтем твое положение. Эй, Федьша!
— Чего?
— Принимай яички! Завтра в сельпо сдадим.
— Как их принимать-то? — засомневался Федька. — Сколько за билет?
— Сколько принесут.
— А складывать куда?
— Вместе с зерном. Лучше не разобьются.
— Коли так, принимай и у меня! — сказал второй парень.
— Тоже яички?
— Не-е, у меня ячмень.
— Опять задача! Ладно, Федьша, принимай и ячмень. Потом во всем разберемся.
У входных дверей на контроле стоял Афонька Худородов, парень с медвежьей силой, на голову выше самых высоких октюбинских парней. Одну половинку двери он прижимал широченным плечом, а в другую пропускал нетерпеливых зрителей, тщательно просматривая от руки написанные билеты, опасаясь подделки.
Все скамейки в зрительном зале были заняты. На переднем ряду, в центре, разместился дед Половсков со своей глухой старухой, не пропускавшей ни одного спектакля. Парни и девки жались вдоль стен. Тускло, то и дело мигая, светились три керосиновые лампы.
Публика волновалась, топала ногами, свистела, требуя начала спектакля. Между тем в гримировочной, где собрались самодеятельные артисты, разыгрывалась настоящая драма. Еще днем руководитель кружка Кирьян Савватеевич обошел участников постановки и строго-настрого предупредил: явиться к назначенному часу, добыть костюмы, приготовить из конского волоса бороды и усы. Бороды принесли только Федот Еремеев, взявшийся сыграть Гордея Торцова, отца Любушки, и Серега Буран, исполнитель роли купца Коршунова. Ненадежного в отношении спиртного Семена Гагулькина, которому было поручено сыграть роль Мити, приказчика Торцовых, руководитель еще с полудня взял под особый надзор. Затем, пока собирались публика и артисты, Гагулькин был помещен на сцену, за кулисы, с приставленным к нему на помощь для «подавления бесовских желаний» специальным стражем в лице недавно принятого в комсомол Иванка Петушка. Однако то ли Иванко Петушок оказался недостаточно зорок, то ли «бес желаний», всегда подкарауливающий Гагулькина, оказался хитрее, случилось именно то, чего так боялся Кирьян Савватеевич. Гагулькин все-таки послал какого-то мальчишку за самогоном, сидя за кулисами, выпил и сейчас «не вязал лыка». Пришлось притащить ведро холодной воды к поручить тому же Иванку Петушку макать Гагулькина головой в воду, чтобы хоть немного привести его в чувство. Но более всего Кирьян Савватеевич пришел в расстройство из-за неявки Катерины Пановой, которую мать закрыла в чулан и угрожала ухватом всякому, кто попытается ее оттуда освободить. Без Катерины, игравшей роль Пелагеи Егоровны, жены Гордея Торцова, спектакль срывался. Неистовство публики привело Кирьяна Савватеевича в ужас, пока он, наконец, не придумал поручить эту роль кому-нибудь из мужской половины актеров. Выход казался обнадеживающим. Кирьян Савватеевич уже начал было весело потирать руки, но, как выяснилось, никто брать на себя женскую роль не желает. Федька Меньшенин, закончивший продажу билетов и явившийся на вызов Кирьяна Савватеевича, откровенно сказал:
— После энтой роли завтра на улицу не выйдешь. Ладно, если бы хоть девку играть, а то старуху!
Переживания Кирьяна Савватеевича были настолько бурными, что Афонька Худородов, услышав доносившийся из гримировочной шум, покинул пост. Он отнесся к переживаниям Кирьяна Савватеевича с искренним участием.
— А давайте, я ее сполню. Экая беда, коли старуха!
— Только не заврись, когда перед публикой выйдешь, — предупредил его обрадованный Кирьян Савватеевич. — Хорошенько слушай суфлера.
— Какого суфлера?
— Саньку Субботина. Как выйдешь на сцену, так и увидишь его. Он из будки тебе будет говорить, а ты только повторяй и поворачивайся на сцене.
— Небось! — уверенно ответил Афонька и, не ожидая дальнейших указаний, скинул с себя сапоги. — Давай, что ли, бабью одежу.
Очевидно, Кирьян Савватеевич рано порадовался. По росту Афоньки ни сарафана, ни кофты, ни тем более ботинок, не нашлось. Тогда на помощь пришел Санька. Он вспомнил о старухе Лукерье, единственной женщине в Октюбе, с плеча которой на Афоньку подойдет одежда.
Публика в зале продолжала свистеть и топать ногами.
Кирьян Савватеевич послал к Лукерье за сарафаном и прочими принадлежностями женского туалета, а пока, чтобы оттянуть время и успокоить зрителей, решил сплясать перед ними на сцене барыню.
По его просьбе Федот Еремеев сходил к живущему неподалеку дьякону Серафиму и попросил его сделать одолжение драмкружку, выручить, иными словами, поиграть на гармони, сколь возможно по его сану. Отец дьякон после бани был в прекрасном расположении духа, и когда он увидел перед собой в качестве просителя председателя сельского совета, то ни минуты не стал задерживаться. Прихватив двухрядку, заправив косу под шапку, подоткнув подрясник, дьякон отправился выполнять просьбу.