— Обезумел ты, что ли?
— А ну, как выдаст?
— Мы уж и так себя выдали. Второй-то, сам видел, убег. Не успеет эта падаль остыть, накроют. Иди-ко лучше на двор, аппарат хорошенько укрой, запряги коней, поставь на телеги лагуны с вином. А я тем временем с энтим консомолом сам поговорю. Ну-ко, ты, шпиен, подымайся с полу-то! Небось, мы не звери, а крещеные люди.
Превозмогая боль в боку, Санька поднялся, со сдавленным стоном сел на обрубок бревна возле очага. Широко расставив ноги, прямо перед ним стоял Прокопий Ефимович, а за ним, у дверей, Большов, еще более ненавистный, чем прежде. Нет, от них теперь не уйти! Не вырваться. Не скрыться в лесу. А жить хочется, ох как хочется жить. Именно сейчас, когда этой жизни остаются совсем малые крохи. «Не уйти! — опуская голову, подумал Санька. — Не на что понадеяться. Кругом глухая дубрава, безлюдье: никто не увидит, никто не услышит!» А пока Петушок добежит до деревни, пока соберет народ, убьют. Вспомнились слова Сереги Бурана: а ежели пытать тебя станут?.. Спиридону тоже, небось, жить хотелось!.. Тут, брат, в деревне-то, класс против класса идет! Стало быть, и за себя, и за класс надо выстоять! Коли уж остались от жизни крохи и нет больше выхода, то пусть не ему, не Саньке, будет страшно.
— Разве вы люди! — ответил он Юдину.
— Но, но, ты-ы, щенок! — меняя тон, сказал Юдин, — Еще огрызаться вздумал. Небось, за дело получил! Не на что пенять! Иной раз не станешь, куда не следовает, нос совать. С кем был-то?
— Это вам запросто не пройдет! — оставляя вопрос без внимания, еще смелее и решительнее произнес Санька. — Федора подшибли, молитесь богу — никто не видел! Но за меня с вас спросят! Под землей разыщут!
Юдин усмехнулся, недобро посмотрел на парнишку, однако сдержался.
— А ты, слышь, Субботин, не дурак и не трус. Иной в твоем положении давно бы штаны испачкал, а ты… смотри какой! Еще и стращаешь! Пожалуй, зря я у Максима полешко отобрал, пусть бы вдарил, дал тебе памяти!
— Я ему мозга хоть сейчас вышибу! — намереваясь исполнить угрозу, зыкнул Большов. — У-у! Па-даль!
— Вышибай! — вкладывая в это слово всю свою ненависть, крикнул Санька, подымаясь ему навстречу. — А я тебе, коли хочешь, за себя, за отца, за все твои подлости в морду плюну!
Большов, не ожидавший такого отпора, попятился назад.
— Тю, ты-ы, паршивец! — становясь между ними и отталкивая Саньку обратно к очагу, вмешался Прокопий Ефимович. — Забылся, что ли, против кого в драку лезешь? Эк вас там, в консомоле, против нас-то науськивают!
— Волки вы!
— Мы-то, может, и вправду волки, но ты, Субботин, все же нас не пужай! Мы, слышь, пуганые. И наперед заруби на носу: коли хоть слово скажешь своему Пашке Рогову про нас и про то, что здесь слышал и видел, ну, тогда мозга вышибем наверняка. Либо возьмем да привяжем к березе на мурашиную кучу, так они, мураши-то, живо тебе кости обгложут!
— Скажу!
— Не-е, не скажешь! Так сделаем, все шито-крыто будет. Ну-ка, Максим, налей из лагуна первача. Угостим гостя!
Ковшик с самогоном острыми краями врезался в губы, каменные пальцы давнули на челюсти, разжали рот. Первач, как огонь, обжег глотку. Вылив Саньке в открытый захлебывающийся рот ковш самогона, Юдин потребовал второй, потом третий, и когда Санька потерял сознание, бросил его на нары.
— Вот так-то спокойнее! — вытирая руки о пиджак, поучающе сказал он Большову. — Спрос ясный: околел от самогону! Забрался в чужую избушку, натакался на самогон, нажрался и сдох! Кто виноват? И было, да не было! А ты — поленом! Не те времена-то ведь, Максим Ерофеевич! Теперич иди скорее, укрывай заведение и ударим по коням. Ищи ветра в поле!
Накануне Петрова дня октюбинские мужики рано бросили полевые работы. По субботнему топились бани, наполняя древесным дымом и банной гарью переулки и улицы. До одури парились мужики на жарких полках, распаренные, разомлевшие нагишом отлеживались на зеленых полянах у предбанников, а потом опивались ядреным тройным травником, сдобренным сладким суслом.
Наконец вымытая, умиротворенная баней и квасом вся мужская половина Октюбы завалилась спать, едва лишь спустились на землю сумерки. Немного погодя перестали появляться на улицах и бабы. Лишь кое-где мелькали, как тени, фигуры парней и девок, пробиравшихся на свидания в загумны.
Шел час за часом. Полное безмолвие сковало Октюбу. Изредка падал на землю медленный колокольный звон. Это сидевший на звоннице дежурный извещал: все в порядке, можно спокойно спать!
Но не видел дежурный, как в сумерках ушли в Черную дубраву Санька и Иванко Петушок искать Вороненкову Пеструху. Не заметил в темноте, как незадолго до полуночи выехал на хорошо смазанной телеге Максим Большов, как он встретился в поскотине с ожидавшим его Прокопием Ефимовичем и оба погнали по чернодубравинской дороге.