Но вот взгляд, полный любви, мне вряд ли когда-то светит. По себе знаю — не простит. Ведь я тоже не простил бы. Как и убийц моей семьи.
Так что… так что сейчас, именно сейчас, пока она все еще мне доверяет, пока она все еще так крепко прижимается ко мне во сне, пока она рядом, надо взять от жизни все. Пусть даже обманом. В конце концов, я черный маг, а не праведный паладин, мне положено быть коварным и лживым. Положено забирать все, не считаясь с чужими страданиями и чаяниями.
Все, кроме ее девственности, эх. Но как показала моя ведьмочка, можно обойтись и… кхм. В голове только одно неприличное слово «рукоблудство». Да только оно вообще не подходит. То, что вчера было, вообще никаким словом не называется!
Узнаю, откуда она прочитала или услышала об этом способе, сожгу не только книгу, но и само место. Или шею чью-то, слишком просвещенную, сверну! Сначала, конечно, скажу спасибо — за науку, а потом все равно сверну.
Ладно, надо вставать. Делами заниматься. Разговоры разговаривать и слушать, как Имран смеется. Тоже мне, нашла повод для веселья… но пусть. Пусть. Я, кажется, окончательно растерял последние мозги, если готов выставлять себя идиотом — лишь бы она смеялась.
Жаль, долго веселье длиться не может — горькая тень опасности все еще висит над лесом, за которым дорога. Интересно все же, куда вчера мчался отряд алых братьев? Нам бы в другую сторону. А потом этак хитро вывернуть к горам — именно там есть пещера, а в ней озеро, которое местные называют Кровавым морем.
Сова как раз отошла на другой конец поляны и сосредоточенно меняла повязку на глазах. Даже несмотря на то, что она устроила ночью, сволочная птица все равно не позволяла притронуться к алой полоске ткани, словно пряталась за ней от меня. Вроде и доверилась, отдалась вся. А все равно пряталась.
Я только зубами скрипнул на такое, но хватило мозгов не лезть напролом туда, где все еще, наверное, болит шрам. Не сказать, что это были угрызения совести, нет. Я не хотел и не собирался ее калечить, Имран все решила и выбрала сама. Как всегда, собственно.
Но отчего-то теплая эйфория прошлой ночи от одного этого ее жеста — отвернуться, не показывать боль, увяла. Вот возьму, выдерну дурацкий лоскут из ее рук и сам завяжу! Чем она там хочет меня напугать — шрамами?! Я шрамов не видел? Я их сам раздавал в таком количестве, что лучше меня в них никто не разбирается!
— Иди сюда, хватит прятаться, я…
— Что? — Святая сволочь помедлила и обернулась, все еще держа полоску ткани в руках, но уже прикрывая ею шрам на месте глаз.
— Хватит прятаться, говорю, — мрачно выдохнул я, шагнув вплотную и осторожно пытаясь забрать чертову повязку из тонких совиных пальцев. — Думаешь, я испугаюсь? Или мне противно станет на тебя смотреть? Ты дура? После всего, что между…
Поймал себя за язык и проглотил конец фразы. Больно уж он звучал по-дурацки театрально. Или как в дешевых пьесках про знатных влюбленных и их безмозглые приключения.
Сова на секунду замерла, а потом тихо рассмеялась. Шагнула навстречу и прижалась лицом к моему плечу.
— Конечно, ты не испугаешься. Но зрелище и правда не из приятных. Я привыкла его прятать. Но если хочешь…
— А почему ты думаешь, что мое лицо приятно? Да им младенцев пугают, я ж не обматываюсь бинтами. И вообще, кому не нравится — пусть не смотрят!
— Ты красивый, — без тени сомнений выдала она. А сама дрожит от напряжения. Неужели правда так тяжело снять дурацкую повязку и показаться мне как есть?
— Ну так и я тоже думаю, что ты — красивая. Так что теперь выбирай: нам обоим ходить замотанными или обоим не прятать лица? В смысле, — добавил торопливо, — от чужих прячь сколько хочешь, но от меня-то зачем?!
— Это… трудно, — со вздохом призналась сова. — Я привыкла, понимаешь?
Эх, мне бы еще тогда задуматься, когда это она успела привыкнуть, если ее ранам всего месяц с небольшим. Но я не задумался, да и, наверное, к лучшему.
— Как в штаны мне залезть, так ты не постеснялась, — пробурчал, осторожно целуя по краю прижатой к лицу повязки. Контраст нежной кожи и грубоватой ткани оказался неожиданно острым, до опьянения.
— Не постеснялась. — Я уже научился чувствовать ее улыбку не глядя, по одному только голосу. — Но это немного другое.
Да понял я, понял. Даже если раздеть сову догола, это не будет для нее так интимно, как позволить снять с себя чертову алую ленту.
— Дай руку, — вдруг решился я и потянул ладошку святой к себе под рубашку, туда, где располагался самый большой и не особо заживший за эти дни шрам от меча, от которого я чуть не помер в той канаве. — Что чувствуешь?