………………………………………………………………
Итак, выше была приведена глава из исследования «академика». Видали вы такую нелепицу! Взять хотя бы последние три слова: «Целую тебя. Замфира». Деревенская девушка не напишет тебе «целую», хоть стреляй в нее. А если и напишет, то, я бы сказал, в безличной форме, примерно так: «Сломалась ручка и перо. Целую. Замфира. Будь здоров». Спрашивается: где же это «тебя», «тебя», которое проясняет все на этом свете?
Нам думается, критика не примет эту главу и хорошо сделает. И значит, если бы были другие конкретные факты о пребывании Серафима в доме мамы Надежды, можно было бы эту главу совсем исключить. Ну да. Быть-то он там был, парень, но если был, то для чего именно? Для спора или для свидания?
Могло быть и то и другое, ибо в доме мамы Надежды парни собирались и зимой и летом. Один тайком возьмет из дома кувшин вина, другой орехи, третий — копченые свиные ребра, вот и готово тебе гулянье.
Хорошо, пусть так, но на этот раз парни никак не могли присутствовать в доме мамы Надежды, иначе они не приставали бы теперь к Ангелу, к Серафиму, к старухе с разными вопросами. А если там были только Ангел и Кирикэ и был между ними спор, откуда тогда взялась невеста у Серафима.
Допустим, старуха устроила им встречу…
Это вполне возможно, потому что мама Надежда и детей принимала, и ворожила, и разными травами лечила… А как будешь принимать детей, если сначала не сосватаешь и свадьбу не устроишь?
Хорошо, но что понадобилось этой девушке, Замфире, да еще с вещами, на каком-то переезде? Где такое видано в наших, деревенских условиях, к тому же всем известно, что эта Замфира жила в соседнем селе вместе с прабабкой и давно была готова замуж, как тесто в печь. Сама же мама Надежда знавала ту прабабку; известное дело, никто лучше друг друга не знает, чем старухи…
А была ли Замфира та красавица, из-за которой в Серафима стреляли, и как возникла эта пламенная любовь и где была свадьба — это только они сами знают и это их дело…
А село есть село, пускай болтает, кому когда-нибудь удавалось заткнуть ему рот?..
Только как-то вечером, как раз когда танцы были в самом разгаре, пожалуйста, входит в клуб Кирикэ. Входит так вроде незаметно, и вдруг все замечают: Кирикэ перевязан крест-накрест белым полотенцем!
— Что с тобой, бре, хочешь нас напугать? — кольцом сошлись парни вокруг него. — Почему ты повесил эти кальсоны себе на шею?
У Кирикэ один глаз на нас, а другой на вас.
— Братцы, прошу вас, тофшественно… — зашепелявил он. — Гляньте-ка, я шфат.
Ну, тут смешки:
— Ха, какой сват?
— У кого сват?
— Что за свадьба, бре?
А Кирикэ размяк, чуть слезы не вытирает:
— Конец, Серафим! Прощай, бадя Серафим! Стал ты хозяином. — И руку к глазам подносит.
Ой, какой тут сразу шум, гам, суета какая! Музыканты бросают играть, злые оттого, что лишились бульона из двух куриц и нескольких ведер белого вина, ругаются парни, потому что не пришлось им пощупать невесту, горюют девушки, потому что потеряли один девичник, дети — одно воспоминание, старушки — один вздох, мужчины — беспробудное трехдневное пьянство, а мы, читатели, — повод для длинных разговоров.
— Кто был еще на свадьбе?
— Я… тофшественно, я…
Вот так привязалось это «торжественно» у Кирикэ к языку и не отвяжется! Видимо, так всегда и бывает с этими мудреными словами — получается из них одна чепуха, и все.
А парни — те думают: «Боже, чем больше растет этот Кирикэ, тем лучше видно, что он дурак…»
И начинают его выспрашивать, осторожненько, словно ребенка, который потерял ключ, и теперь все стоят перед закрытой дверью.
— Слушай, Кирикэ, а невеста красивая?
— Так я ее не видел.
— А где же свадьба была?
— Не знаю.
— Зачем же у тебя полотенце?
— А что, разве некрасиво?!
Попробуй после этого поговори с Кирикэ!
Тогда один, драчливый, недолго думая, к нему:
— Вот как стукну, будет тебя мама в гробу целовать! Откуда у тебя этот бабий подол?
— Так я ведь вам говорю!.. Приходит ко мне этот, как его… бадя Серафим и говорит: «Тофшественный тебе мой поклон, Кирикэ, что я искал, то нашел… Спасибо матери твоей и дому твоему… Давай я тебя повяжу…» И повязал!
А драчливый не унимается:
— Сегодня вечером все равно изобью тебя, Кирикэ…
Хнычет Кирикэ:
— Тофшественно, ей-богу, так и было! Чтоб мне ослепнуть…
— Не ослепнешь, — говорит ему добрый.
— А ну-ка молчите, — вмешивается тогда шустрый, — так мы ничего не узнаем. На тебе семечки, Кирикэ…