— Делаю, делаю, делаю… А ты кто?
— Серафим.
Приставила старуха ладонь к уху:
— Какой Серафим? Из долины или с холма?
— Так я же Серафим, я муж вашей внучки.
— Внучка… внучка… внуч… — опять не может вспомнить старуха.
— Муж Замфиры!
— Замфира… Замфира… Замфира, — и опять опирается на посох. — Какая это Замфира? Нет у меня такой внучки. Настасия, Катинка, Фрося, Лиза, Оля, Мария… Мария… Мария…
— Серафим!
— Серафим… Серафим… Серафим… Какой Серафим? Неужели крестницы Елены из Поноарэ?
— Ну да. А вы знали мою маму, да простит ее бог?
— Я ведь ее крестила…
— Так я ее сын — Серафим!
— Это ты, кум Серафим!
— Да. То есть нет. Сын Серафим, сын Серафим из Поноарэ!
— Ох, да-да, — качает старуха головой. — Помню я, как крестницу Елену хоронила, — и старуха согнулась, оперлась подбородком на посох. — Да, похоронили ее без попа, поп-то сбежал с немецкими турками…
Оцепенел Серафим, окаменел человек. Кричит:
— Как же так? Если вы были на похоронах, как же вы не помните? Вспомните, я от горя так плакал, что свалился в могилу…
— Никто… неправда… Хотя… постой, оставался еще, да, был и кум Серафим… Потом, после этого, была я и на его похоронах. У него было поле в долине Елены, а жена его, Кристина, оплакивала его, а сколько жил — проклинала: «Чтоб лопнули твои глаза, в поле-то не идешь, как и я не иду, а идешь к Елене, к разлучнице, а то все село ее не насытило!»
— Да ведь у меня отца не было… Я отца своего не видел!
— Ох, и как хотели они ребеночка! Помню, жаловался мне, бедный: «Назвал бы я его Серафимом…» И у него счастья не было — умер, не родив ничего…
Опять оцепенел Серафим, опять растерялся человек.
«Ох, да что ж это еще такое? Что говоришь, старая? Как же так: нет меня, бабушка? Где ж я тогда? Как же так, или я не семя человеческое? Что же я такое? Как же так, и у матери моей детей не было?! Кто ж тогда я? Как же меня нет, если я есть, вот я! Понимаешь ли, что говоришь, бабушка?»
Стоит столбом перед ней Серафим и уже не знает, что говорить, что делать, и как схватится руками за голову: «Так чей же я, если я есмь!»
— Бабушка, слышишь, бабушка! Я же муж вашей внучки!
А старуха словно потеряла рассудок, все одно и одно твердит, свое:
— Вот, вот… Вот так и говорила бедная Елена: «Если б он у меня был, я б его женила, я б его хозяином сделала, чтоб был, как все люди». А умерла, бедная, без рода, без семени!
И ни с того ни с сего заплакала старуха…
Хорошо, что Замфира вышла из-за дома с охапкой фасоли, а то Серафим уже и не знал, что делать. А старуха в своем одиночестве безнадежном, в своей беспросветной старости молит небо:
— Боже! Услышь меня, прибери меня, боже! Боже, почему ты не даешь и другим столько дней, сколько трав на земле, чтобы видели и понимали они, сколько не поняли!
Слышит это Серафим, и жалость его разрывает, и говорит он:
— Замфира, есть в тебе хоть капелька души? Скажи ей что-нибудь, утешь ее, бедную.
Как будто и не слышит его Замфира. Говорит:
— Молчи, бабушка! Скажи, чего хочешь?
Но молчит старуха, и Замфира опять за свое дело — распластала коврик, кладет фасоль и давай чистить.
Садится Серафим рядом и говорит:
— Значит, ты меня бросила?
А Замфира:
— Да, бросила…
Снова спрашивает ее Серафим:
— Ну, а потом?
— Что потом? — спрашивает Замфира.
— Говорю: вот ты меня бросила… Хорошо. А после меня кого еще бросишь?
Молчит Замфира, а про себя говорит: «Знаешь что…» А тут, будто с того света, подает голос старуха:
— Мария… А Мария…
Испугалась Замфира.
— Нету мамы… Мама умерла, что с тобой, бабушка?
— Добрый человек, а листья зеленые есть еще на деревьях?
А эти двое словно очнулись и глядят вокруг пристыженно. Мол, живем мы и не замечаем каждый день: то ли зелен, то ли высох лист, ибо живем, ибо умираем медленно.
А старуха как старуха — уже совсем согнулась и говорит:
— А что солнце сильно остыло… Совсем остыло…
Спрашивает тогда Серафим:
— Ну, что скажешь, Замфира?
— Так я сначала постараюсь кого-нибудь найти, а уж потом бросать буду.
Слышит это Серафим и выпускает фасолины из рук, и куда, вы думаете, они падают? — не на ковер, а в траву.
— А мне, кого мне бросить?
И тут нашло на Замфиру не поймешь что — и злость, и любовь, и смех, и насмешливость, и спрашивает с любопытством: