Видит это комар, а до моря почти ничего не осталось — и махнул он туда.
— Вот дело какое… — начал он, как пришел, — сделайте одолжение, оставьте-ка на час-другой ручеек в покое, а то он не речка и даже не ручей, а строит из себя персону большую!
Море есть море, такое уж оно, говорят, равнодушное, — и говорит:
— Что до меня, я не убываю, не прибываю, — мне-то что?
То есть с ручейком или без него, а спросить с кого? И дает понять, что если ручеек и течет вниз, то это не от его воли зависит, потому что другие его гонят-направляют.
— Но кто же?
— Гора! Эти возвышенности да впадины в меня все помои сгоняют… — жалуется оно.
Ну что ж, давай тогда, комар, к горе.
Подлетает к ней и начинает: мол, так и так…
— Мне плохо, может, и вам не лучше, а уж камышу каково? Во!
Тогда говорит и гора:
— А ты мне скажи, кто на свете всему-всему, и тому и этому, рад? К примеру, я родилась голой, а теперь еще и оплешивела… И льет и льет сверху… пошла бы она к чертовой бабушке, эта вода! А вы, будьте добры, поднимитесь повыше и спросите там: почему?
Короче говоря, гора считает, что облака во всем виноваты и за все в ответе.
«Вот так, — думает комар, — уходишь на часок, а там смотришь, уже два прошло, да еще ко всему дождь идет… И устроен же этот мир, грехи мои тяжкие: если не знаешь, где спросить, вон сколько ходишь! И давай все выше и выше, а то внизу не только промокнешь, да еще и вспотеешь».
Поднимается и видит — мгла густая, словно валенок, и, обрадовавшись, говорит тогда комар:
— Ах, братец-облако, привет тебе и всех тебе благ! Будь добреньким, подойди поближе.
А оно хоть бы спасибо сказало.
«Смотри-ка на него, — заключает комар, — ишь как раздулось, а что с ним сделаешь — высоко оно, облачко. Только-только вылезло из дыма, а уже нос задирает, хе!» И прямо ему в лицо:
— Слушай ты, облако, не будь бычком, шевели языком!
— Ах, вы, значит, с земли? А разве не видите, что у нас все на ветер пущено?
— Ой-ей-ей! — И как повнимательней пригляделся комар, видит: чертов ветер гонит всех, носит, мотает-болтает.
— Эй, — говорит тогда ветру комар, — если ты на всех так навалился, кто же тебя остановит?!
И просит его:
— Будь добр, если можешь, сделай разок «пфф!» — подуй слегка на дядю камыша!
А этот, как его там, ветер, спешит-мчится да и говорит:
— Берегись! — И показывает на заходящее солнце. — Или ты думал, что у меня крылышки, как у тебя, и я сам по себе? Пусть будет мне столько зла, сколько я всем делаю добра… — И опять на солнце показывает: — Оно себе жарит, парит, а ты, как дурак, бегай туда-сюда, охлаждай!..
Остановился комар, скривился: «Ничего себе, порядочки у вас, точь-в-точь как у нас: кто с доходом, кто с расходом… Помоги мне бог, поймаю это солнце в дождливой луже и схвачу за одну штуку, чтоб больно было! А то что же это получается? Сидит у черта на куличках, а ты тут хочешь сделать хоть капельку добра, да попробуй-ка сделай. „Нет! Приходите все ко мне и тут на месте посмотрим, кто да с кем, а я-то надо всем!“ Ну и братия, ничего не скажешь! Море, Гора, Облако, Земля, а вдобавок ко всему этому еще и Слово!..»
И так как ветер подхватил его и отбросил подальше, взмолился комар:
— Эй, ты, осторожней и, если можно, дай дорогу, а то я, комарик-романтик, хочу делать добро на этом свете, кому ж еще его делать?
Бросил его тогда ветер на божью милость:
— В твоей башке ума — радуга!
«Спасибо на добром слове», — ничего не понимает комар и смотрит удивленно вокруг: где правда, а где чудо? «Вечер и солнце, на земле ветер, а еще выше — дождь по крыше, а радуга-то где, в чьей голове?» — спрашивает он себя уныло. Потом заключает: «Вот так — никому ничего не должен, а ходишь напрасно. Да и как тут усидишь на месте, когда зубы стучат». И поворачивается лицом к закату:
— Святое солнце, у меня вопрос к тебе: развязывает ли тот, кто связывает? И до каких это, скажи, пор все будет шаляй-валяй?
А в ответ молчание, как в воскресенье… А солнце далеко-далеко за горой, словно на коне верховой, — ох, комар-комаришка, разве это дело: двое на кляче, да и та не скачет?
«Дойду, — заскрежетал он тогда, — дойду, если не помру, доберусь, если с пути не собьюсь!» И снова заскрежетал и давай вверх, вверх по лунной дорожке — лучше быть не может. И в голове у него ясно-муторно, и бормочет он что-то такое: несколько крестов, несколько Христов и между ними несколько святых затесалось…
И так летит он, не летит, а больше идет… Идет в час по чайной ложке, идет ночь, сколько может, а как до сути дошел, что, вы думаете, нашел?