Ангел вынул из кармана клочок бумаги, не больше лоскутка для «козьей ножки».
— Вот, вручил текст! Я его наизусть знаю.
Лектор взял бумажку, а Ангел повернулся лицом к залу, где давно перестали скрипеть стулья и кашлять, наоборот — замерли от нетерпения и любопытства, и начал, словно школьник на первомайском утреннике: дескать, смотрите, мои учителя и родители, я прочитаю вам стихи без шпаргалки!
«Достигнутая цель… Я должен добраться ТУДА, — сказал он себе, глядя на вершину скалы…»
Повернулся к лектору, как актер к суфлеру, когда перепутает реплики. А тот и не думает следить за текстом, прячет в портфель какие-то бумаги, — видно, махнул рукой на свою лекцию. Щелкнул замком и взгромоздил портфель на трибуну, словно бруствер перед окопом. Отхлебнул снова из стакана, закашлялся.
— Правда, это от прежней лекции про болезни почек? — деликатно поинтересовался Ангел.
Лектор смущенно извинился и протянул стакан Ангелу:
— Нечаянно, простите…
— Ничего-ничего, я же понимаю… — Ангел кивнул за кулисы: — Вон баянист, видите, спит?
Зал зашевелился — где там умудрился пристроиться баянист? Ангел опять заговорил:
— Я не знавал отца, матери тоже, если вдуматься в ситуацию, могу сойти и за принца. Хотя с легкой руки секретаря сельсовета стал просто Тарелкиным. Почему? Потому что с малых лет пас им коров… — показал он на аудиторию. — Вот их стадо, нынешних колхозников, — и снова кивнул на сидящих в зале. — А Мэлигэ, мой подписчик, почему, думаете, лукавит и с шапкой своей шепчется? Разве в одной газете дело? Это он ухмыляется, — ведь все теперь ввысь пошло, растут, строят карьеры, короче, оторвались от земли, будто человек не человек, а ракета. У меня же до сих пор нет минимального — собственной крыши над головой. На языке быта это значит… я вообще не устроен ни под каким соусом! Квартиры нет, плановой семьи, как у баяниста, тоже нет. Товарищи я НЕСТАНДАРТЕН! А Беллони-Мэлигэ, как увидит меня, тут же вспоминает и смеется: ах, какими детьми мы были когда-то — ругались из-за какой-то телки, и он был моим эксплуататором… Между прочим, как и все остальные, — добавил Ангел, махнув рукой загудевшему залу. — Ну, да что теперь… быльем поросло, не обижайтесь, товарищи. Сколько лет прошло, помните? Тогда тоже все хотели быть умнее меня. И что получилось? Атак обернулось, что я первый расстался с вашим стадом… Так вот…
Зал бурно зашелестел: к чему он клонит? Прокатился тот «гур-гур», который на языке киношников означает «шум толпы».
Вспоминали… В те времена Ангел пас стадо, и нынешние колхозники были его, Ангела, хозяевами. Смешно сказать, ей-богу! Правда, тогда оно, время, выглядело серьезным, даже драматическим настоящим. А сейчас как не посмеяться, братцы, вы только вспомните!..
Существовало мнение: «Крестьянин есть раб своей скотины и клочка земли. В первую очередь надо это разъяснить». Надо сказать, что аамусцы отличались удивительной чуткостью к новым веяниям, к тому же себе на уме: в один прекрасный день пришли толпой к сельскому Совету, и у каждого в кармане лежало сложенное вчетверо заявление, а в голове созрело твердое намерение: «Эх, была не была! Скотина рано или поздно сдохнет, земля рано или поздно тебя проглотит. Самое мудрое — всегда быть впереди, в первых рядах. Первые обретают почет и славу, и песни о них слагают, и памятники воздвигают. Кто помешает нам возглавить движение за коллективизацию?!»