Огонь, пылавший в камине, мало-помалу угасал, темные тени расстилались по комнате, в которой только трепетный блеск свеч боролся с мраком; за стенами стонал ветер; над головою все еще слышался крик младенца. Графу стало страшно.
— А! — сказал он с глухим хохотом, — на меня падает кара Божия, я как будто схожу с ума. Но посмотрим, отчего плачет этот ребенок.
Он подошел к стене, надавил пружину, и перед ним отворилась потаенная дверь. За этой дверью была устроена узкая каменная лестница, которая, извиваясь в стене, вела к тайным входам верхнего и нижнего этажей и спускалась в могильный склеп, где покоились предки Максимилиана.
Холодный могильный ветер пахнул в лицо Максимилиана и загасил свечу, которую он держал в руке. Граф окаменел. На лестнице послышался шум женского платья и тотчас показался какой-то белый призрак, скользивший во мраке. Максимилиан чувствовал, что его колени подгибаются, и, чтобы не упасть, он прислонился к стене. Долго ли он оставался в этом оцепенении — об этом мог бы сказать только он сам. Есть минуты, которые длятся словно годы. Когда он опомнился, дитя уже не плакало; ветер утих. С чрезвычайным усилием он поднял подсвечник, который в испуге выронил из рук, зажег свечу, обнажил шпагу и пошел к комнате Эверарда. Только он отворил потаенную дверь этой комнаты, как свеча снова погасла. Но сквозь одно окно пробивался серебристый луч луны, которая в ту минуту выглянула из-за облаков и своим бледным светом озарила комнату.
Вильгельмины не было, но у колыбели Эверарда стояла Альбина и качала своего сына. Максимилиан тотчас узнал эту страшную гостью; она была в том же белом платье, в котором похоронили ее, на ее шее блестела золотая цепочка. Она была так же прекрасна, как и в живых: длинные черные волосы рассыпались по плечам прозрачной белизны, ее чело было обвито каким-то светлым венком, в глазах сквозило пламя любви, улыбка играла на ее устах. Когда Максимилиан остановился на пороге, она устремила на него спокойный и гордый взор и, приложив палец к устам, продолжала качать свое дитя. Граф хотел осенить себя крестным знамением, но его рука онемела.
— Заклинают демонов, а не блаженных, — сказала мертвая с меланхолическою улыбкою, и ее голос звучал как небесная гармония. — Ужели ты думаешь, Максимилиан, что Господь позволил бы мне прийти на крик моего дитяти, если бы я не была в числе избранных?
— В числе избранных? — проговорил граф.
— Да, Максимилиан. Бог правосуден; он знает, что я всегда была верною супругою. Я говорила это в последние минуты моей жизни, и ты не верил мне; повторяю, что Господь удостоил меня блаженства; мертвые не лгут. Веришь ли теперь?
— Но этот ребенок? — произнес граф, указав своею шпагою на колыбель Эверарда.
— Этот ребенок твой, — отвечала Альбина.
— Правда ли? — возразил Максимилиан.
Альбина молчала.
— Но этот капитан Жак, кто этот Жак? — произнес граф после минутного молчания.
— Ты узнаешь, но слишком поздно. Клятва запрещает мне говорить о нем, но я скажу, что этот человек мог быть мне только братом.
— В таком случае, — вскричал Максимилиан, — я несправедливо подозревал тебя. Почему же ты не мстишь мне?
Альбина улыбнулась.
— О! Я прощаю тебе мою смерть! — сказала она. — Бури страстей человеческих не нарушают небесного покоя. Только будь снисходителен к твоему сыну; знай, что мои материнские заботы не прекратились, ведь я умерла в рождественскую ночь.
— Боже всемогущий! — произнес граф.
— Да, — продолжала Альбина торжественным голосом, — Вильгельмина должна была остаться теперь дома, чтобы позаботиться о своем больном муже, а мое дитя плакало, и я пришла успокоить его. Но вот возвращается Вильгельмина, я пойду в свою могилу, но при первом крике моего дитяти опять появлюсь здесь. Прощай.
— Альбина! Альбина! — вскричал граф.
— Прощай, Максимилиан, — повторила Альбина торжественным голосом и, оставив колыбель, удалилась из комнаты.
Максимилиан не мог отдать себе отчета в непостижимом явлении; заслышав шаги кормилицы, он машинально затворил потаенную дверь и тихонько пробрался в свою комнату. На другой день, пробудившись от лихорадочного сна, он сказал самому себе: какой страшный был этот сон! Максимилиан боялся сознаться, что он видел умершую, и повторял про себя: я бредил, бредил…
VII
С этой роковой ночи жизнь в замке сделалась тягостна для Максимилиана. Каждую ночь он пробуждался от испуга, ему казалось, что он слышит шаги на тайной лестнице. Днем он трепетал каждый раз, как только встречал Вильгельмину с ее воспитанником. Наконец он решил удалиться из своего замка; в одно утро он приказал подать коляску и уехал в Вену, где был его сын Альберт.
Альберт стал единственным предметом всех надежд и всей нежности графа. Максимилиан любил повторять себе, что Альберт будет со временем главою дома фон Эппштейнов и наследует титулы своего отца. Что касается Эверарда, граф забыл его совершенно. Ему сказали, что здоровье ребенка требует чистого, горного воздуха, и он с радостью оставил его в замке. К счастью, ребенок нашел себе мать: Вильгельмина исполнила завещание своей благодетельницы. Благодаря ее нежной заботливости Эверард воспитывался вместе с дочерью Джонатана, Роземондою. Днем он бегал по лесу вместе со своею молочною сестрою, а вечером, приютившись возле Вильгельмины, они слушали какую-нибудь историю о привидениях или волшебниках, которую рассказывал Джонатан либо Гаспар. С тех пор, как Эверард начал понимать, Вильгельмина утром и вечером водила его в погребальный склеп замка, где он молился на могиле своей матери. По окончании молитвы воспитательница говорила ему об Альбине как о гении-хранителе, который бодрствует над ним непрестанно.
— Помните, Эверард, — говорила она, — что ваша мать видит вас, присутствует при всех ваших действиях, радуется вашим добрым мыслям и грустит о ваших недостатках. Ее тело в могиле, а душа везде вместе с вами.
Ребенок старался быть послушным, чтобы порадовать свою мать, и краснел при каждом проступке, свойственном его возрасту, как будто встречал печальный взор невидимого свидетеля. Юный мечтатель не раз хотел увидеть, — а кто знает, быть может, и видел, — в тишине ночи белый призрак, который стоит у его постели и смотрит на него с нежною любовью. Ребенок протягивал руки к этому привидению, но оно отвечало ему: «Спи, Эверард, спи; сон полезен для детей». В эти ночи ему виделись самые приятные сны; на другой день он рассказывал все Вильгельмине, и воспитательница не противоречила ему, не разуверяла его в мечтах; она сама верила в явление небесной хранительницы его детства.
Граф Максимилиан семь лет прожил в Вене. Наконец он посетил замок своих предков и провел в нем одну неделю. Ему не хотелось даже взглянуть на Эверарда; все его внимание было сосредоточено на Альберте, который вполне походил на своего отца и нанес тысячу оскорблений своему брату и слугам. Капеллан намекнул графу об образовании, необходимом для его младшего сына.
— Оставьте его, — отвечал граф, — пусть он делает, что хочет. Для чего ему познания, если судьба обрекла его на ничтожную роль.
Неделю спустя граф снова отправился в Вену. Тихо и счастливо прошли еще два года для семейства егермейстера, когда смерть престарелого капеллана поразила их. Эверард оплакал своего доброго наставника, и это была первая грусть, встревожившая его юную душу. Но бедному ребенку грозили еще новые тяжкие страдания. Почти в то же время как восьмидесятилетний старец успокоился от трудов своей жизни, Бог призвал к себе и Вильгельмину. Потери и горести давно уже бросили зародыш смерти в ее чувствительное сердце; она увядала год от году, но в начале 1802 года болезненные припадки стали обнаруживаться гораздо чаще и с большею силою. В один печальный вечер все семейство собралось в ее комнате: дети, играючи, подавали ей благоухающие цветы, собранные в лесу; Гаспар читал Библию, а Джонатан с невыразимою тоскою смотрел на свою умирающую подругу, и следя за малейшими ее движениями. Вдруг Вильгельмина впала в беспамятство. Джонатан с болезненным стоном бросился к ней; он думал, что смерть уже разлучила их навеки, но его крик привел Вильгельмину в чувство; она открыла глаза.