Не обольщайтесь, Вы со своими взглядами ни в чем меня не убедили. Я ухожу консерватором и монархистом. Но человечеству мои взгляды безразличны. Я все же очень рад, что на исходе своих дней имел возможность говорить с Вами и даже быть Вам полезным в роли «старого клерка», каким я в сущности и был всю мою жизнь. Я полюбил вашу молодость, не Вашу личную, Вы уж и не так молоды, как Вам хотелось бы, а молодость вашего мира, вашего народа. В мире торжествующей пошлости это отрадно видеть. Я даже настолько наивен, что склонен думать: со своими идеалами вы, чего доброго, и спасете мир. Но не забывайте, что Зло заманчивей и слаще Добра. К нему тянет больше.
Не кажется ли Вам, что я заболтался? Так оно и есть. Ослабевающий старик в страхе перед смертью сам с собой на бумаге бормочет уже почти в беспамятстве обрывки чего-то, чего уже нет. А может быть, и есть что-то? А?
Скорей всего, я не пошлю Вам письма. Но велико было искушение поговорить на бумаге человеческими словами. Мы, англичане, настолько растеряли все нити неоткровенным разговорам, заменив их выражениями по случаю, что скоро вообще разучимся говорить.
Прощайте, существо из другого мира. Если в самом деле ваш мир знает истину и принесет ее человечеству — чего еще желать. Но я все же рад, что не увижу иных времен. С меня довольно.
И еще одно. Что оставить Вам на память при «разделе имущества»? Деньги капиталиста вы презрите, они, Вы скажете, Вам «ни к чему». Какую-нибудь безделицу? Но какую. В ней должен быть понятный нам обоим смысл. И повод для воспоминаний. Пожалуй, я оставлю Вам любимую монету с изображением сэра Уинстона. Она была отлита в день его юбилея и — хотя по форме является монетой — денежного, материального выражения не имеет. Пусть у Вас будет от меня образ того, в ком воплотилась вся моя любовь к людям. Все было в этом чувстве, и, быть может, очень хорошо, что сэр Уинстон умер, даже не узнав, как был любим и почитаем.
Еще один подарок Вам. Для Вашей книги. Я жалею, что так мало успел помочь. И чтобы Вы все-таки не очень пострадали с нею из-за меня, разрешаю, конечно, если Вы решите, что это может быть хоть сколько-нибудь интересно вашим людям, в любой удобной Вам форме вывести меня в качестве персонажа. Можете даже это письмо использовать. Разумеется, я хотел бы стать Вашим героем под вымышленным именем. Именно Вашим, а не героем нашей прессы. Ее я ненавижу, и у меня с ней старые счеты, но это уже другая тема.
В окне светлеет. Мне захотелось спать. Не буду перечитывать все это — если перечитаю, порву. Поверьте: мне восемьдесят лет, но я пишу Вам — и душа дрожит, сердце бьется, как у молодого.
Очень не хочется расставаться с жизнью!
Я заглянула в конверт. Круглая монета с пухлым профилем Черчилля лежала в нем. Никогда Черчилль не вызывал во мне никаких особых чувств. Я знала его имя, как необходимость истории, и не имела к его персоне никакого интереса.
Но отныне он связывал меня с таким англичанином, которому я не могла не отдать дани уважения и память о котором уйдет из моей жизни вместе со смертью.
Пейзажи
Земля притягивает к себе и не отпускает. Она требует рук, жаждет усилий. Она — божество капризное и своенравное, беспредельно щедрое и жестокое. Мы так мало знаем о том, что сокрыто под ее тонким покровом, который она подарила нам для забот и тягот, для наших урожаев и недородов. Ее большая часть — огненный шар — равнодушна к нам, да и может ли знать слон, что за микробы сидят на внешней стороне его пятки. Мы берем Ее милости и вряд ли имеем право сказать, что благодарностью платим за них. Не нужна Ей никакая благодарность в космических измерениях, в которых, как мы дошли своими великими умами, даже Она не есть центр Вселенной.
Невелик на теле Ее главный Британский островок. Исполосованный дорогами, заставленный комодами промышленных и гражданских зданий, стиснутый морями и проливами — он — лодочка в океане, легкая яхта, наплывающая на Европу. Или убегающая от нее? Мне чудится множество канатов, привязанных ко всем выступам этого островка, канаты держат материки и страны — вот смоленое вервие, на котором дрожит Индия, а вот напрягается Американский континент; самая длинная, завязанная узлами — веревки не хватило — держит Австралию. А между ними канаты и канатики, веревки и веревочки, короткие и длинные, а вот уже и совсем ниточки — не тратить же толстую веревку на то, что и без нее прекрасно держится.