Бабушка обняла меня и нагнулась, подставляя мягкую щеку, благоухающую, как и дыхание, пряностями и плюмерией. Ее длинные белые волосы были собраны в змеившуюся по спине густую косу, будто из белоснежной шерсти.
Поцеловав меня, она отодвинулась, чтобы получше рассмотреть. На лице появилось недоумение.
— Элиза, что это у тебя за пузо?
Я опустила глаза на джинсы. Действительно, живот заметно вздулся. Я состроила гримасу раскаяния.
— Уже видно? Тебе-то я могу рассказать… Понимаешь, у меня неприятности… Я беременна, бабушка!
На какую-то долю секунды бабушкины зрачки расширились. Ей можно было наплести все что угодно: она всему верила.
Но мне не хотелось, чтобы бабушка хлопнулась в обморок. Поэтому я сунула руку за пояс и принялась разворачивать изрядно помявшийся подол тонкой белой рубашки.
— Это ночная рубашка, бабушка. Я надела ее под джинсы и теперь могу играть Офелию, не тратя время на переодевания.
Я опустила полы рубашки поверх джинсов. Она была такая длинная, что доставала до пят.
— Какое облегчение, что ты не ждешь ребенка в десять лет! — Бабушка нарочито громко рассмеялась. Потом добавила:
— Теперь мы одеты одинаково.
Действительно, ее белое платье напоминало ночную рубашку.
— Мне нужен еще розмарин. И фиалки, — сказала я, слегка разочарованная ее фальшивым смехом. Она ни капельки не испугалась. Бабушка повернулась, пошла на кухню и вынула из синей вазы букетик полевых цветов и душистых трав.
— Эти подойдут?
— М-м. Отлично.
Я прошла за ней в большую кухню. На полках среди свечек и банок с кофе и мукой поблескивало множество безделушек. На газовой плите сверкали начищенные до блеска горелки. Деревянный стол был накрыт голубой скатертью, скрывавшей въевшиеся следы от стаканов. По стенам висели календари десятилетней давности и несколько картинок: эльфы, око Хора и ангелы с громадными крыльями — творчество бабушки Эи. На окне, защищая дом от посторонних глаз, висела пожелтевшая кружевная занавеска.
Из радио на полке доносилась тихая оперная музыка.
Я всегда считала, что бабушкина кухня точь-в-точь как в английских коттеджах: битком набита ценными вещичками. Можно было спокойно их трогать, не действуя никому на нервы.
Я поставила на стол пластиковую коробку:
— Это тебе.
— Что это?
— Пудинг с анчоусами.
— С выглядывающими головками рыбок, как я люблю?
— Ага.
— Ты сама приготовила?
Это был риторический вопрос, потому что каждый раз без исключения я выпаливала в ответ: «Конечно, бабушка Эя. Твоя дорогая внучка своими золотыми ручками».
В тот день я на самом деле приготовила пудинг сама. Маме и в голову не пришло бы напичкать его каперсами, орехами и изюмом. Там было больше кедровых орешков, чем анчоусов. К тому же я воткнула сверху рыбок с крошечными открытыми ртами. Будто они всплывают над пудингом, как над гладью озера.
— Честно говоря, я сегодня не успела, — соврала я, поддавшись внезапному порыву.
— И кто же это приготовил?
— Мама.
Бабушка, которая протянула было руку к коробке, отпрянула как ошпаренная. На мгновение она словно одеревенела: огромная деревянная кукла в белом платье.
Голосом, который даже мне самой казался фальшивым, я попыталась оправдаться:
— Нам задали много уроков…
— Я не могу это есть. Забери обратно.
— Но мама отлично готовит! Гораздо лучше меня!
Я отвернулась, чтобы поставить чайник. Но успела заметить, как губы ее скривились в неприятной гримасе. Моя добрейшая бабушка со злой ухмылкой. Я почувствовала себя виноватой. Но нельзя же было спросить: «Бабушка, вы с мамой что, друг друга ненавидите?» Как можно такое спрашивать? Я не знала, что делать дальше. Бабушка молчала, враждебно выпрямив спину. Как мне хотелось вернуть все обратно. Я завела разговор о водорослях, которые в этом году уже начинают наводнять лагуну. Такая гадость! В ее молодости тоже были водоросли? И так далее: ля-ля-тополя. Я уже не могла остановиться:
— Бабушка ты рисовала? Ты закончила картину с ангелом в огне?
Все что угодно, лишь бы отвлечь ее от пудинга, оскверненного мамиными руками.
Бабушка Эя насыпала в чайник две ложки чая, осторожно налила кипяток, потом повернулась, не глядя на меня, чтобы поставить на стол две чашки. Молча поставила чайник и блюдо с печеньем, отодвинула стул, чтобы я могла сесть, выключила радио и наконец облокотилась обеими руками на стол, как бы ища у него поддержки. Потом бабушка уставилась на пластиковую коробку. Я не ждала, что она сядет: бабушка никогда этого не делала и практически всю свою жизнь провела на ногах. Но тут я чуть было не предложила ей сесть: она выглядела очень усталой.