Я остановился в паре шагов.
– Привет.
В ответ молчание. А затем улыбка – медленная, невнятная.
Я подступил чуть ближе.
– Зельда, я тебя отсюда забираю.
Она мелко моргнула; глаза стали как будто осмысленней. Но искра из них канула, сменившись оцепенением.
– Зельда, нам нужно ехать.
Ее голова, перекатившись с плеча на плечо, повернулась ко мне. С губ слетели едва слышные звуки, которые я не смог разобрать.
– Что-что, Зельда?
Она кое-как оформила из них слово:
– Кон-фет.
– Ты хочешь конфет.
– Ммм…
Детски надутые губы.
– Конечно, конфет мы тебе найдем. Но сначала давай уедем отсюда.
Она откатилась от меня.
– Я отвезу тебя туда, где ты была раньше, – сказал я ей. – «Светлое утро», помнишь?
Реакция нулевая.
– В Санта-Монике. Заведующая там тебя помнит.
– «Баунти», – промямлила Зельда, – с кокосом.
Она употребляла героин, а наркоманы бредят сахаром. Однако за время отсидки симптомы ломки у нее не проявились. Возможно, это отчасти объясняется инъекциями ативана, хотя замаскировать серьезную зависимость он не мог бы.
Быть может, тяга к сладкому – проявление сенсорной памяти?
Или же она просто была сладкоежкой…
Прижав руки к бокам, Зельда неотрывно глядела вверх. Прямоугольник окна над ней приятно голубел. В Лос-Анджелесе погожий день. Хотя вряд ли она это замечала.
– Зельда, тебе пора подниматься. Нам надо уходить.
Она оставалась немой и инертной. Но со следующим повторением этой фразы приподнялась на локти, села, выпрямила спину и выгнулась с изяществом танцовщицы. Скинув с кровати ноги и чуть качнувшись, встала и пошла, неторопливо и обдуманно ставя одну ступню перед другой.
Обратное оригами: плавное, последовательное преображение ощипанного початка в женщину.
Без единого слова Зельда прошла мимо меня босиком. Я, опередив, протянул ей туфли. Она взялась за них, но отпустила, и они шлепнулись на пол. Не успел я их поднять, как Зельда с удивительной ловкостью ступила в них и продолжила свое шествие.
Мы вышли из палаты в коридор. Здесь нас встретил несколько ошарашенный Кевин Брахт.
– Удачи, Зельда, – сказал он ей вслед.
Та, не откликаясь, шла мимо. Кевин занялся приборкой у себя на столе.
* * *
Поступь Зельды была размеренной и ровной. Я семенил сзади, как нянька за ребенком, недавно научившимся ходить.
Зона кабинок пустовала. Слава богу, обойдется без напутственных речей.
«Вот один из наших пациентов. Мы гарантируем, что все их потребности удовлетворяются клинически ответственным образом…»
Не то чтобы эта пациентка была столь уж яркой иллюстрацией излечения – с пустыми неподвижными глазами, совершенно безразличная к своему виду и окружению.
К тому времени, когда уходит любопытство, многое другое уже исчезло.
* * *
Шум на Уилшире ударил мне по нервам, но ничего не сделал Зельде. Я подвел ее к своему «Кадиллаку», а когда усадил на переднее сиденье, она безвольно обвисла, как кусок пластилина, на пристегивание ремнем не отреагировав ни единым движением.
Благополучно пристегнув ее, я с полминуты ждал, не встревожится ли она, но Зельда сидела совершенно безучастно, и я, сев за руль, направил машину в поток текущего на запад транспорта.
При езде я обычно слушаю музыку, лавируя между MP3-плеером, олдскульными компашками и даже допотопными кассетами (мой верный «росинант», выпущенный в 1979 году, снабжен кассетной декой). Предпочтения мои колеблются, и я не в ответе за то, какая композиция зазвучит следующей. Иногда ставлю свой MP3 на произвольный режим, и он выдает мне попурри из Сонни Роллинса, Баха, Майлза Дэвиса, Санто и Джонни, Вона Уильямса, Пэтси Клайн, Сати, Гершвина и иже с ними, не считая ярких вкраплений из уличного ду-уопа и породистых гитарных пассажей любого стиля.
Как на музыку реагирует Зельда, я не знал и решил выбрать что-нибудь мелодичное и умиротворяющее: переиздание старой французской записи Иды Прести (возможно, величайшей классической гитаристки всех времен) и ее мужа Александра Лагойя, а следом за ними «Лунный свет» Клода Дебюсси.
Эти несколько великолепных минут почти всегда действуют на меня успокоительно. В такие моменты я явственно чувствую, как мои кровеносные сосуды расширяются, а сердце замедляет ход.