– Здорово как ты их, а!.. Послушай, а где это у Маха такие замечательные слова? Сколько ни перебираю, вспомнить не могу.
– Да нету этого у Маха, я сам на ходу цитату выдумал.
– Но как же это так? – оторопел Богданов.
– А, ничего! Зато одним Махом семерых побивахом!
Вот это «одним Махом…» стало «крылатым выражением» в нашей семье. Луначарский и в других случаях отличался остроумием и любил затейливые игры со словами. Уже в советское (очевидно) время он говорил:
– Надо мне сделать ДОКЛАД, чтобы нам повысили ОКЛАД. Это будет просто КЛАД, и тогда дела у нас пойдут на ЛАД. А иначе будет просто АД.
Амнистия к 300-летию правления Романовых застала Богданова в эмиграции. Чтобы вернуться в Россию вместе с сыном, необходимо было его крестить. Крестными родителями пятилетнего Саши стали Луначарский и Александра Мечникова (о ней чуть ниже). Хотя впоследствии сын Богданова считал это событие весьма важным для своей жизни, взрослые участники действа рассматривали его только как вынужденный шаг. Горький, прослышав о случившемся, с большой издевкой пересказывал эту историю разным людям в эмиграции, напоминая о твердокаменном атеизме автора «Красной звезды» и намекая, что тот пошел на позорное соглашательство. Богданов отреагировал болезненно и не забыл этого Горькому, характеризуя его впоследствии как человека ненадежного: вроде как будто свой, а потом возьмет да и ошельмует.
Наконец Богданов с семьей ехал из Парижа (где до этого жила Анфуса Ивановна с сыном, а сам он бывал наездами) в Россию. Рядом в поезде ехали компанией жандармы (видимо, находившиеся, как говорят сегодня, «не при исполнении», хоть и в форме). Служители трона были благодушно настроены, шутили и играли с маленьким Сашей.
– А ты кем хочешь стать, когда вырастешь? – спросили они его.
– Революционером!
– Что это ты вдруг?
– У меня мама с папой революционеры! – с гордостью объяснил мальчик. – И я тоже буду как они!
Мама с папой обмерли, слушая эту беседу и, надо полагать, рады были бы притвориться ящиками. Жандармы, между тем, не теряли добродушия:
– Ну и расскажи нам, как же это ты будешь революционером.
– Первым делом я поставлю большую пушку и убью царя. А потом перебью из нее всех жандармов.
– Ух ты, смелый какой!
Эти удивительные жандармы долго смеялись над серьезностью мальчика, а потом вышли на своей станции и были таковы. Богданов же с семейством мирно и тихо приехал в Россию.
Анфуса Смирнова имела конспиративно-партийное имя Нина. Как минимум из предосторожности (почти всегда рискуя быть услышанным), Богданов и в семье, в быту (как и в стихотворном посвящении) звал ее Ниной. Сын тоже привык в детстве, что маму зовут именно так, и никакого другого ее имени не знал. По возвращении из Франции Анфуса Ивановна поехала с сыном к родственникам (видимо, в Барнаул). Когда она добралась до родных мест, и навстречу выбежало много незнакомых ребенку женщин с объятиями и с восклицаниями «Фусочка! Фусочка!», маленький Саша, видя это, вначале испугался и решил, что с миром происходит что-то не то.
Упомянутая выше Александра Валерьяновна Мечникова была еще одним очень близким для Богданова человеком. Она не только приняла участие в крещении его сына, но, как видно по дальнейшему ее поведению, всерьез воспринимала его семью как область своей ответственности. В советское время, когда само понятие «крестная мать» могло требовать длинных пояснений, Мечникова фигурировала в семейных воспоминаниях под условным обозначением «тетки» богдановского сына.
Александра Валерьяновна была племянницей географа и анархиста Льва Мечникова (явно более близкого ей по взглядам, чем его более знаменитый брат, физиолог Илья Мечников). Сама она была большевичкой, прошла через каторгу. В эмиграции не чуждалась и дядиных революционных знакомств. В нашей семье долгое время хранилась оставшаяся от нее книга Кропоткина «Великая Французская Революция» с дарственной надписью автора: «Дорогой Сашеньке <…>» (Ныне книга находится у моего бывшего знакомого Владлена Тупикина, задерживающего ее у себя, поэтому нет возможности даже полностью воспроизвести текст инскрипта.)
В советское время Мечникова, состоявшая в дачном кооперативе царских политкаторжан, получила половину деревянного дома (кухня, комната и веранда) на станции Строитель под Мытищами. Она оставила ее потомкам Богданова, и три поколения пользовались этой дачей (потом сгоревшей в 90-х).