Так завершается стихотворение «Ты свята, но я Тебе не верю…», помеченное датой «29 октября 1902». Гибельный экстаз. Эмоциональное вживание в самый процесс смерти.
Примечательно, что всего за четыре дня до этого написаны стихи совсем не трагические:
Кстати, здесь в блоковском поэтическом языке впервые возникает сочетание «Прекрасная Дама». Финал звучит с редкой просветленностью:
(«Вхожу я в темные храмы…»)
Желание гибели рождается, возникает не из житейского уныния, а от ощущения полноты единения с миром. Но и перенапряжения душевных сил. Счастье в этой ситуации кажется уже невозможным:
Стихотворение «Мне страшно с Тобой встречаться…» написано 5 ноября, за два дня до решительного объяснения.
Ответ на вопрос «Быть или не быть?» Блоку дала не Любовь Дмитриевна, а жизнь как таковая, само бытие, с которым ему удалось столь мучительным образом выяснить отношения. И навык готовности к смерти ему еще пригодится не раз.
По возвращении со свидания Блок заносит в дневник довольно эксцентричную запись:
«Сегодня 7 ноября 1902 года – совершилось то, чего никогда еще не было, чего я ждал четыре года. Кончаю как эту тетрадь, так и тетрадь моих стихов сего 7 ноября (в ночь с 7-го на 8-е)
Прикладываю билет, письмо, написанное перед вечером, и заканчиваю сегодня ночью обе тетради. Сегодня — четверг. Суббота — 2 часа дня – Казанский собор.
Я — первый в забавном русском слоге о добродетелях Фелицы возгласил.
Ал. Блок
Город Петербург.
7— 8 ноября 1902».
Написано в веселом возбуждении, причем автор явно подшучивает над собой. Что значит в конце приблизительная цитата из Державина? Что, воспев Прекрасную Даму, автор тоже «памятник себе воздвиг чудесный, вечный»? Или что он немножко не в себе: Блоку наверняка были известны стихи, написанные в старости Батюшковым, тридцать лет как пребывавшим в сумасшествии и бессознательно подражавшим державинскому переложению Горация: «Так первый я дерзнул в забавном русском слоге…» Этот момент у Блока — явно игровой.
«Чего я ждал четыре года»… Биография подправляется задним числом: в 1898 году у Блока еще не было отчетливого намерения соединить жизнь с Любовью Дмитриевной, еще продолжались отношения с Садовской, «…то, чего никогда еще не было…» — это скорее относится к соединению линий поэзии и жизни. Не только Любовь Дмитриевна решилась наконец — Блок тоже решился.
Начинаются поиски общего языка. Написав Блоку: «Мой милый, бесценный Сашура, я люблю тебя! Твоя», Любовь Дмитриевна чувствует, что записка ее «пуста и фальшива». Блок же сразу настраивается на тон возвышенный и избыточно эмоциональный: «Ты — мое Солнце, мое Небо, мое Блаженство. Я не могу без Тебя жить ни здесь, ни там. Ты Первая моя Тайна и Последняя Моя Надежда. Моя жизнь вся без изъятий принадлежит Тебе с начала и до конца…» Такой тон задан надолго. В искренности таких посланий сомневаться не приходится, но пока это все не индивидуально.
Письма Любови Дмитриевны проще, безыскуснее, но и она стремится настроиться на высокий эмоциональный градус: «Твои письма кружат мне голову, все мои чувства спутались, выросли; рвут душу на части, я не могу писать, я только жду, жду, жду нашей встречи, мой дорогой, мое счастье, мой бесконечно любимый!»
Любви еще нет, есть только воля к любви с обеих сторон. Блок упоен своим чувством, это чувство он и любит – тем более что после условно пережитой гибели он возродился как поэт. Любовь Дмитриевна упоена своей причастностью к высокому – это для нее главное. Что касается земной стороны отношений – тут скоро выявится фатальная дисгармония.
«Думаете, началось счастье? — началась сумбурная путаница. Слои подлинных чувств, подлинного упоения молодостью — для меня, и слои недоговоренностей и его, и моих,
чужие вмешательства — словом, плацдарм, насквозь минированный подземными ходами, таящими в себе грядущие катастрофы», — напишет потом Любовь Дмитриевна, и каждому слову тут можно верить, все подтверждается реальными фактами, хотя многие подробности остаются неясными и, очевидно, не прояснятся никогда.
Отношения этих двух людей — случай совершенно особенный, не имеющий аналогов даже в богатой эксцессами и аномалиями семейно-любовной жизни литераторов начала XX столетия. И уж совсем не применимы здесь критерии, по которым оцениваются браки обыкновенных, «нормальных» людей.
Произнесены взаимные признания, были поцелуи, пошли потоки пылких писем. Начались уединенные встречи в меблированных комнатах на Серпуховской (они продлятся около двух месяцев — с 8 декабря 1902 года до 31 января 1903 года). Возможно, именно в эти два месяца произошло то, о чем Любовь Дмитриевна потом написала: «Короткая вспышка чувственного его увлечения мной в зиму и лето перед свадьбой скоро, в первые же два месяца погасла, не успев вырвать меня из моего девического неведения, так как инстинктивная самозащита принималась Сашей всерьез». «Инстинктивная самозащита» приводит к психологической травме, после которой Блок, по-видимому, испытывает страх перед физической близостью с любимой и начинает ее убеждать в том, что она им и не нужна. Такая ситуация с почти стопроцентной вероятностью приводит к разрыву отношений — до свадьбы или после оной. Тем не менее между Блоком и Любовью Дмитриевной возникает такая душевно-психологическая и духовно-эстетическая близость, которая навсегда удержит их рядом друг с другом. Рационального объяснения тут быть не может. Проще всего, пожалуй, будет назвать это чудом.
Второго января 1903 года Блок делает формальное предложение руки и сердца, получает согласие Дмитрия Ивановича и Анны Ивановны Менделеевых. До свадьбы дело доходит нескоро, но ожидание ее – не главное для Блока и Любови Дмитриевны. Год 1903-й оказывается насыщенным в ином плане. Александр Блок становится профессиональным литератором, а его невеста с увлечением вживается в роль «душечки», как она потом себя назовет – с оттенком самоиронии, но, в общем, всерьез. К поэтической работе Блока она всегда относится как к своему делу, как к своей интимной ценности. С момента когда летом 1901 года Блок подарил ей четыре стихотворения – до того, как она станет в 1918 году исполнять со сцены поэму «Двенадцать».
Третьего января 1903 года Блок пишет свое первое письмо Андрею Белому, начиная его словами: «Только что я прочел Вашу статью “Формы искусства” и почувствовал органическую потребность написать Вам. Статья гениальна, откровенна. Это — “песня системы”, которой я давно жду. На Вас вся надежда» (речь о статье, опубликованной за подписью «Б. Бугаев» в журнале «Мир искусства» и вызвавшей у Блока множество вопросов).
Четвертого января Белый, еще не получив блоковского письма, пишет ему из Москвы: «Пользуясь данным разрешением, я пишу Вам несколько слов. Пусть они служат основанием нашего знакомства» (под «разрешением» имеется в виду то, что Ольга Михайловна Соловьева известила Александру Андреевну о намерении Белого написать Блоку, что, естественно, было встречено сочувственно).
Получилось, что поэты одновременно потянулись друг к другу. «Письма, по всей вероятности, встретились в Бологом, перекрестились, крестный знак писем стал символом перекрещенности наших путей, — от которой впоследствии было и больно, и радостно мне: да, пути наши с Блоком впоследствии перекрещивались по-разному; крест, меж нами лежащий, бывал то крестом побратимства, то шпаг, ударяющих друг друга: мы и боролись не раз, и обнимались не раз» — так подведет потом Андрей Белый итог многолетнего напряженного взаимодействия двух творческих личностей.