Выбрать главу

Блока, о котором мне так много рассказывали и который

представляется мне каким-то прекрасным мифом.

Мы входим в дом. Появляются две незнакомые мне

тети — тетя Аля и тетя Маня Бекетовы — ласково увлека­

ют меня за собой и спрашивают у прислуги, где Саша.

Кухарка отвечает: «Ушли за грибами, не скоро придут».

Я первый раз в чужом месте, и мне как-то не по себе...

Но Сашура возвращается скорее, чем его ждали. Высо­

кий, светлый гимназист, какой-то вялый и флегматичный,

говорит в нос. Но мне сразу становится интересно. Он

издавал журнал «Вестник», при участии своих двоюрод­

ных братьев Кублицких. Тогда уж меня поразила и

пленила в нем любовь к технике литературного дела и

особенная аккуратность. Тетради журнала имели образ­

цовый вид, на страницах были приклеены иллюстрации,

вырезанные из «Нивы» и других журналов. Он подарил

мне несколько таких картинок. Когда я дал ему в «Вест­

ник» рассказ, он прислал мне коробку шоколадных сар­

дин, написав, что это — в подарок, а не в виде гонорара,

который будет выслан после.

Желая поговорить со мною на интересующую меня

тему, он завел речь о богослужении. Предложил отслу-

110

жить вместе утреннюю литургию в саду и достал отку­

да-то подобие ораря 1. Утром жители Шахматова были

неожиданно разбужены довольно странными возгласами,

доносившимися из сада.

2

Гнездо, из которого вылетел лебедь новой русской

п о э з и и , — Ш а х м а т о в о , — было основано дедом Блока по

матери, ботаником А. Н. Бекетовым. Помню его стари­

ком. Некрасивый, но удивительно изящный, в серой кры­

латке, «старик, как лунь седой», мягкий, благородный,

во всем печать французской культуры:

Сладко вспомнить за обедом

Старый, пламенный Париж 2.

В молодости, как убежденный натуралист, ненавидел

классицизм, возмущался развратностью древних поэтов,

но потом с гордостью говорил: «Саша переводит Горация

в стихах».

Жена его, Елизавета Григорьевна, урожденная Каре­

лина, приходилась мне двоюродной бабушкой. Это был

сплошной блеск острот. Больная, прикованная к креслу,

она не теряла прежней доброты и остроумия. Неустанно

работала: переводила с английского Теккерея, Брет Гар­

та и др. Относилась с отвращением ко всякой метафизи­

ке и мистицизму. Терпеть не могла немцев, особенно

Гете, и говорила, что он написал вторую часть «Фауста»

для того, чтобы никто ничего не понял. Единственным

приличным немцем считала Шиллера. В отношении церк­

ви была настоящий Вольтер и называла церковную ут­

варь «бутафорскими принадлежностями». И так неожидан­

но в этой обстановке прозвучали стихи молодого поэта:

Входите все. Во внутренних покоях

Завета нет, хоть тайна здесь лежит.

Старинных книг на древних аналоях

Смущает вас оцепеневший вид.

Здесь в них жива святая тайна бога,

И этим древностям истленья нет.

Вы, гордые, что создали так много,

Внушитель ваш и зодчий — здешний свет.

Напрасно вы исторгнули безбожно

Крикливые хуленья на творца.

Вы все, рабы свободы невозможной,

Смутитесь здесь пред тайной без конца 3.

111

3

В августе 1898 года я встречал Блока в перелеске, на

границах нашего Дед ова. Показался тарантас. В нем —

молодой человек, изящно одетый, с венчиком золотистых

кудрей, с розой в петлице и тросточкой. Рядом — ба­

рышня 4. Он только что кончил гимназию и веселился.

Театр, флирт и стихи... Уже его поэтическое призвание

вполне обнаружилось. Во всем подражал Фету, идей еще

не было, но пел. Писал стереотипные стихи о соловьях

и розах, воспевал Офелию, но уже что-то мощное и ча­

рующее подымалось в его напевах. Помню, как совсем

околдовали меня его стихи: «Из потухавшего камина

неясный сумрак ночи плыл» 5 и «Полный месяц встал

над лугом».

В то время он увлекался декламацией шекспировских

монологов. Декламировал на лужайках сада монологи

Гамлета и Отелло, громко крича, отчаянно жестикулируя.

В театральном отношении он был петербургским патрио­

том: презирал Ермолову и обожал Савину и Далматова.

Мы играли с ним сцену из «Орлеанской Девы»: он был

граф Дюнуа, я — король Карл.

Несколько лет потом мы не видались. Когда встрети­

лись, я заметил в нем большую перемену. Стал серьезен

и задумчив, в стихах появилась метафизика —

* 6, — эротические мотивы смолкли. Перешел с