ка была розовая, черный маленький галстук, черная юб
ка, туфли кожаные, коричневые, на низких каблуках.
Шляпы в сад я не брала. Входит Муся, моя насмешница-
младшая сестра, любимым занятием которой было в то
время потешаться над моими заботами о наружности:
140
«Mademoiselle велит тебе идти в Colonie, она туда пошла
с шахматовским Сашей. Нос напудри!» Я не сержусь на
этот раз, я сосредоточена.
Colonie — это в конце липовой аллеи наши бывшие
детские садики, которые мы разводили во главе с mademoiselle, не меньше нас любившей и деревню и землю.
Говорят, липовая аллея цела и посейчас, разросшаяся
и тенистая. В те годы липки были молодые, лет десять
назад посаженные, еще подстриженные, не затенявшие
целиком залитую солнцем дорожку. На полпути к Colonie деревянная скамейка лицом к солнцу и виду на сосед
ние холмы и дали. Дали — краса нашего пейзажа.
Подходя немного сзади через березовую рощицу, ви
жу, что на этой скамейке mademoiselle «занимает разго
ворами» сидящего спиной ко мне. Вижу, что он одет в
городской темный костюм, на голове — мягкая шляпа. Это
сразу меня как-то отчуждает: все молодые, которых я
знаю, в форменном платье. Гимназисты, студенты, лице
исты, кадеты, юнкера, офицеры. Штатский? Это что-то
не мое, это из другой жизни, или он уже «старый». Да
и лицо мне не нравится, когда мы поздоровались. Холо
дом овеяны светлые глаза с бледными ресницами, не
оттененные слабо намеченными бровями. У нас у всех
ресницы темные, брови отчетливые, взгляд живой, непо
средственный. Тщательно выбритое лицо придавало в то
время человеку «актерский» в и д , — интересно, но не
наше.
Так — как с кем-то далеким — повела я разговор, сей
час же о театре, возможных спектаклях. Блок и держал
себя в то время очень «под актера», говорил нескоро и
отчетливо, аффектированно курил, смотрел на нас как-то
свысока, откидывая голову, опуская веки. Если не гово
рили о театре, о спектакле, болтал глупости, часто с яв
ным намерением нас смутить чем-то не очень нам понят
ным, но от чего мы неизбежно краснели. Мы — это мои
кузины Менделеевы, Сара и Лида, их подруга Юля Кузь
мина и я. Блок очень много цитировал в то время Кузь
му Пруткова, целые его анекдоты, которые можно иногда
понять и двусмысленно, что я уразумела, конечно, значи
тельно позднее. У него в то время была еще любимая
прибаутка, которую он вставлял при всяком случае:
«О yes, mein Kind!» * А так как это обращалось иногда
* О да, мое дитя! ( англ. и нем. )
141
и прямо к тебе, то и это смущало некорректностью, на
которую было неизвестно как реагировать.
В первый же этот день кузины пришли вскоре, прово
дили время вместе, условились о спектаклях, играли в
«хальму» и крокет. Пошли в парк к Смирновым, нашим
родным; это была громадная семья — от взрослых бары
шень и студентов до детей. Играли все вместе в «пят
нашки» и горелки. Тут Блок стал другой, вдруг —
свой и простой, бегал и хохотал, как и все мы, дети и
взрослые.
В первые два-три приезда выходило так, что Блок
больше обращал внимания на Лиду <Менделееву> и Юлю
Кузьмину. Они умели ловко болтать и легко кокетничать
и без труда попали в тон, который он вносил в разговор.
Обе очень хорошенькие и веселые, они вызывали мою за
висть... Я была очень неумела в болтовне и в ту пору
была в отчаянии от своей наружности. С ревности и на
чалось.
Что было мне нужно? Почему мне захотелось внима
ния человека, который мне вовсе не нравился и был мне
далек, которого я в то время считала пустым фатом, сто
ящим по развитию ниже нас, умных и начитанных де¬
вушек? Чувственность моя еще совсем не проснулась; по
целуи, объятия — это было где-то д а л е к о , — далеко и не
реально. Что меня не столько тянуло, сколько толкало
к Блоку?.. «Но то звезды в е л е н ь е » , — сказала бы Леонор
у Кальдерона 10. Да, эта точка зрения могла бы выдер
жать самую свирепую критику, потому что в плане «зве
зды» все пойдет потом как по маслу: такие совпадения,
такие удачи в безнаказанности самых смелых встреч сре
ди бела дня, что и не выдумаешь! Но пока допустим,
что Блок, хотя и не воплощал моих девчонкиных байро-
ническо-лермонтовских идеалов героя, был все же и на
ружностью много интереснее всех моих знакомых, был
талантливым актером (в то время ни о чем другом, о
стихах тем более, еще и речи не было), был фатоватым,
но ловким «кавалером» и дразнил какой-то непонятной,