Обломки божества — дрова.
Когда-то дерев ам — близки им вдохновенья,
Тепла и пламени слова.
И т. д.
237
А Блок отозвался через несколько дней. Его стихи
представляют собою ответ на мои ламентации по поводу
мнимой измены «Незнакомке» и «Соловьиному саду».
Уже в первой строке своего стихотворения он самым
причудливым образом подменяет романтическую розу,
упомянутую в моем обращении к нему, другой Розой,
чрезвычайно реальной: Розой Васильевной, тучной тор
говкой, постоянно сидевшей на мраморной лестнице на
шей «Всемирной» с папиросами и хлебными лепешками,
которые она продавала нам по безбожной цене. Это была
пожилая молчаливая женщина, и кто мог в те времена
предсказать, что ей будет обеспечена долгая жизнь в
поэтическом наследии Блока?
Стихотворение начинается так:
Нет, клянусь, довольно Роза
Истощала кошелек!
Верь, безумный, он — не проза,
Свыше данный нам паек!
Без него теперь и Поза
Прострелил бы свой висок.
Вялой прозой стала роза,
Соловьиный сад поблек.
Пропитанию угроза —
Уж железных нет дорог.
Даже (вследствие мороза?)
Прекращен трамвайный ток.
Ввоза, вывоза, подвоза —
Ни на юг, ни на восток,
В свалку всякого навоза
Превратился городок...
И т. д.
В стихотворении перечисляются те тяготы тогдашнего
многотрудного быта, которые в настоящее время стали
уже древней историей. Отдавая мне эти стихи для «Чу
коккалы», Блок сказал, что он сочинил их по пути
из «Всемирной», но когда стал записывать их, многое
успел позабыть и теперь уже не может припомнить.
Заканчивалось стихотворение бодрыми, мажорными
строчками, в которых Блок весело отметал от себя мою
шутливую апелляцию к потомкам:
А далекие потомки
И за то похвалят нас,
Что не хрупки мы, не ломки,
Здравствуем и посейчас
(Да-с!).
238
Иль стихи мои не громки?
Или плохо рвет постромки
Романтический Пегас,
Запряженный в тарантас? 20
Стихи чеканные, крепкие, звонкие. Самое совершен
ство их формы говорило, казалось бы, о душевном здо
ровье Блока, о том, что он и вправду «не хрупок и
не ломок».
Еще больше радости доставило мне другое блоковское
стихотворение, написанное для той же «Чукоккалы». Оно
вызвано моей нерадивостью. Однажды нашей коллегией
было поручено мне написать (для редактируемого Бло
ком собрания сочинений Гейне) статью «Гейне в Анг
лии». За недосугом я не исполнил своего обещания. Блок
напоминал раза два, но я хворал и был завален другими
работами. Тогда он прибег к последнему средству — к сти
хам. Эти стихи — вернее, небольшая театральная пьес
ка — представляют собой единственный поэтический па
мятник нашей «Всемирной». Пьеска озаглавлена «Сцена
из исторической картины „Всемирная литература"», и в
ней изображается то заседание, па котором было пред
ложено мне написать эту злополучную статейку о Гей
не. В начале пьески я на все уговоры отвечаю отказом,
причем Блок с удивительной точностью (нисколько не
утрируя) перечисляет те до смешного разнообразные
темы, над которыми мне, как и многим из нас, приходи
лось в ту пору работать:
Ч у к о в с к и й
(с воплем)
Мне некогда! Я «Принципы» пишу! *
Я гржебинские списки составляю! **
«Персея» инсценирую! Некрасов
Еще не сдан! Введенский, Диккенс, Уитмен
Еще загромождают стол. Шевченко,
Воздухоплаванье...
Б л о к
Корней Иваныч!
Не вы один! Иль не в подъем? Натужьтесь!
Кому же, как не вам?
* «Принципы художественного перевода» — брошюра о кото
рой было сказано выше. ( Примеч. К. И. Чуковского. )
** Списки лучших книг для издательства З. И. Гржебина ру
ководимого Горьким. ( Примеч. К. И. Чуковского. )
239
З а м я т и н
Ему! Вестимо —
Чуковскому!
Б р а у д о
Корней Иваныч, просим!
В о л ы н с к и й
Чуковский сочинит свежо и нервно!
И так дальше — несколько страниц. В приведенном
отрывке встречаются такие слова, чуждые стилистике
Блока, как: «натужьтесь», «не в подъем», «вестимо». Все
это отзвуки того псевдорусского стиля, с каким мы столк
нулись незадолго до этого в пьесе Александра Амфитеат
рова «Васька Буслаев». Амфитеатров читал эту пьесу у
нас во «Всемирной», и я тогда же заметил, как коробила
Блока ее словесная ткань.
Реплики всех персонажей, изображенных в блоков-